А затем он взялся рассмотреть другой вариант и предположить, что никакой пандемии не будет. В таком случае ЦКЗ обвинят в бессмысленной растрате денег и создании беспочвенной паники. Центр начнут поливать грязью и те, кто подвергся прививкам, и те, кто терял время, эти прививки делая. «Мы попали в ситуацию, при которой оказаться в выигрыше не было никакой возможности», – делал заключение эксперт.
И все же окончательное решение, принятое участниками совещания 9 марта, оказалось вполне предсказуемым. В конце концов, это была встреча профессионалов, в чьи задачи входило обеспечение здоровья людей и предотвращение заболеваний. «Лучше вакцинация без эпидемии, чем эпидемия без вакцинации» – так сформулировал это Килбурн.
Когда на следующий день собрался на свое внеочередное заседание Комитет советников по иммунизации, в зале царила атмосфера возбуждения и предвкушения. Ожидалось, что будет впервые объявлено о неслыханной доселе кампании общенациональной вакцинации против свиного гриппа. Присутствовать при этом пожелала пресса, как и многие специалисты вроде Килбурна, который уже открыто высказался в поддержку проведения иммунизации.
Разумеется, сейчас, через многие годы после тех событий, нам трудно понять, что именно чувствовали в тот момент люди. Но Нейштадт и Файнберг, политические аналитики, побеседовали с теми, кто участвовал в принятии решения по вакцинации всего год спустя, когда готовили секретный (но потом преданный широкой огласке) доклад по этому делу для Джозефа Калифано, в то время министра здравоохранения, образования и социального обеспечения. Они задали вопрос, каковы в тот день были взгляды и мнения, которые люди предпочитали держать при себе, чтобы выстроить детальный отчет о процессе принятия столь важного решения.
Беседуя с членами комитета, Нейштадт и Файнберг выяснили, что каждый из них заранее мысленно прикинул, каковы были шансы, что эпидемия свиного гриппа разразится. Оценки варьировались от двух до двадцати процентов, но вслух эту тему никто не поднимал. «Если кто-то и хотел держать по этому поводу пари, то только с самим собой, – отмечали авторы доклада, – ведь свои допущения они строили не на научных фактах, а на чисто внутренних личных ощущениях. Они готовы огласить их сейчас, но не стали этого делать тогда».
Впрочем, тот же Килбурн посчитал неэтичным со стороны аналитиков задним числом критиковать членов комитета и претендовать на проникновение в их сокровенные мысли. «С моей точки зрения, было бы совершенно абсурдно оценивать тогда вероятности в процентах, – заявил он. – Ключевым понятием была сама по себе возможность пандемии. И даже если бы шансы оценивались как один к ста против нее, риск все равно оставался крайне высоким».
Еще несколькими годами позже Нейштадт и Эрнест Мэй, историк из Гарвардского университета, проанализировали критические, с их точки зрения, моменты при принятии решения по вакцинации от свиного гриппа. И они обнаружили черты сходства с другими критическими моментами в американской истории – принятием решений о вторжении на Кубу и о начале войны во Вьетнаме. «В каждом из этих случаев, – писали они, – люди, отвечавшие за ключевые решения, или по крайней мере некоторые из них, оглядываясь назад, задавались одним и тем же вопросом: “Как, черт возьми, мы могли согласиться пойти на такое ?”»
Решение, принятое комитетом 10 марта, тоже ознаменовало собой поворотный момент, который наглядно продемонстрировал, что призрак ужасающего бедствия 1918 года одержал верх над доводами ученых-скептиков.
Нейштадт и Мэй снова особо отметили, что участники заседания 10 марта не предали огласке свои личные оценки вероятности, что Соединенные Штаты окажутся во власти смертоносного гриппа, если власти не примут мер по иммунизации населения. В этом-то, утверждали аналитики, и заключалась главная ошибка. Уговорить экспертов публично сделать свои прогнозы стало бы наилучшей возможностью выставить на всеобщий суд фундаментальные слабости аргументов в пользу иммунизации, писали они. Не подлежит сомнению, что перед принятием такого важного решения федеральные чиновники обязаны были попросить медицинских экспертов открыто высказать свое мнение относительно вероятности, что смертоносная эпидемия неизбежна. «И если бы врачи и ученые начали колебаться с ответами, мы бы прибегли к приему, предложенному одним из наших коллег, который немало времени проработал во властных структурах. Поставьте в таком случае вопрос иначе, советовал он. “Если бы я выступал перед прессой, ссылаясь на вас как на своего советника по науке, и сказал бы, что шансы равняются Х, это была бы правильная оценка? Нет? Тогда как насчет Y? И так далее”.
А когда прозвучат различные цифры, можно начинать выяснять, откуда такая разница, что, в свою очередь, вызовет споры, столкновения мнений и аргументов. И это крайне важно, чтобы эксперты выяснили отношения между собой, объяснили, из каких причин вытекают следствия, прежде чем представители власти, не имеющие отношения к науке, с полным правом могли сказать свое “да”» или “нет”».
Другим способом сделать достоянием гласности скрытые личные мнения или суждения было поставить перед собравшимися то, что Нейштадт и Мэй окрестили «вопросом Александра», по имени одного из участников заседания 10 марта, профессора Вашингтонского университета Александра Рассела. Он задал тогда вопрос, который, по мнению Нейштадта и Мэя, политическим деятелям следовало бы задавать всегда, чтобы избегать ошибок исторического масштаба да и промахов вообще.
«Вопрос Александра» был блистателен при всей своей простоте. Какая информация, поинтересовался он, могла бы заставить членов комитета отменить решение в пользу подготовки к иммунизации населения против свиного гриппа? Достаточно ли им было бы для этого знать, что все пациенты, заразившиеся свиным гриппом, переносили его в легкой форме? Или что свиным гриппом не болел никто, кроме солдат в Форт-Диксе? Имеет ли для них значение время, когда фиксировались заболевания, и места, где они были отмечены?
Однако, как отмечали Нейштадт и Мэй, Александр Рассел «так и не получил ответа. Между тем он сформулировал все абсолютно точно и своевременно. Продолжение разговора на эту тему неизбежно потянуло бы за собой целую цепочку других вопросов. Например, о вероятных побочных эффектах воздействия вакцины, о правильном планировании кампании, о разделении понятий «возможный» и «неизбежный», о предложении временно поместить запасы вакцины на склады и так далее».
Но самое главное, считали Нейштадт и Мэй, ответ на «вопрос Александра» продемонстрировал бы всю фальшь и необязательность бесконечных ссылок на «опыт прошлого», показал бы, что именно искусственно притянутая аналогия с гриппом 1918 года перевесила в глазах ученых имевшиеся у них подлинные факты и повлияла на решение в пользу иммунизации от свиного гриппа.
И хотя вопрос, поднятый Расселом, обошли вниманием, он все же успел высказать свое предостережение и предложил временно складировать вакцину, пустив ее в дело только в том случае, если станет ясно, что опасная пандемия действительно угрожает стране. К сожалению, Александр Рассел был человеком мирным и не умевшим повышать голос, отстаивая свои взгляды. Он не записался в ораторы и высказался с места, услышанный лишь немногими. Да и говорил он так монотонно, что большинство из присутствующих, опрошенных затем Нейштадтом и Мэем, «лишь смутно запомнили «что-то там о складировании» из всего им сказанного». Да и его личность не способствовала успеху выступления. Его всегда считали перестраховщиком, а потому с легкостью отмахнулись от его точки зрения и сейчас.
