Таубенбергер оформил запрос. Два дня спустя перед ним лежал распечатанный на принтере список фондов хранилища, указывавший, что всего имелось семьдесят образцов тканей, взятых у людей, умерших от гриппа 1918 года. Это были тонкие срезы легких, смоченные в формальдегиде и запечатанные в маленькие кубики свечного воска. Причем к каждому образцу прилагалась выписка из истории болезни, куда заносили дату заражения, а также обстоятельства смерти пациента. Таубенбергер жадно вчитывался в эти документы. Шесть жертв гриппа соответствовали его предпочтениям. Было соблюдено главное условие – эти люди умерли, проболев всего несколько дней. Ученым оставалось только радоваться, с трудом веря в свою удачу.
«Мне невольно вспомнились «Поиски утраченного ковчега», – вспоминает Таубенбергер, имея в виду известный фильм Стивена Спилберга. – Мы чувствовали, что тоже нашли свой ковчег Завета».
В их распоряжении оказался огромный склад с миллионами образцов, взятых у давно уже мертвых людей, разложенных по коробочкам и напрочь забытых. Где-то среди этих необъятных помещений в кубике парафина размером с ноготь большого пальца притаился вирус гриппа 1918 года. И в течение почти восьмидесяти лет никому и в голову не пришло попытаться отыскать его. Но теперь, вдохновленная статьей о загадке глаз Джона Дальтона, вооруженная разработанными с 1989 года методами молекулярной патологии, которые Эми Крафт довела до совершенства, работая с тканями мертвого дельфина, группа никому не известных и никогда прежде не работавших с вирусами гриппа ученых, как казалось, сделала первый шаг к поимке убийцы, безнаказанно орудовавшего в 1918 году.
Стоило им узнать, что у них по крайней мере появился шанс обнаружить вирус – образцы, взятые из легких жертв гриппа 1918 года, нашлись в хранилище, – как учеными овладело нестерпимое желание скорее начать работу. Но не тут-то было. «Сначала пришлось преодолеть некоторые бюрократические барьеры, воздвигнутые государством», – с усмешкой рассказывал Таубенбергер. Ничто не происходило просто по твоему желанию. Ему пришлось написать обоснование научного проекта, а поскольку речь шла об использовании человеческих тканей, необходимо было также специальное разрешение комитета, ведавшего подобными вопросами. Ожидание затянулось на два месяца, которые они с Энн Рейд как раз и использовали, чтобы прочитать всю имеющуюся литературу о гриппе 1918 года. И как только разрешение начать эксперимент наконец пришло, они тут же заказали образцы, причем, как ни странно, им так и не пришлось самим побывать в хранилище бесценных сокровищ.
А расположен склад всего в нескольких милях от Института патологии, непосредственно по другую сторону географической границы, отделяющей округ Колумбия от штата Мэриленд. Это приземистый ангар из гофрированного железа, надежно защищенный от пожаров, разумеется, где внутри все заставлено рядами металлических стеллажей. На этих полках и хранятся в великом множестве картонные коробки с образцами в виде либо кубиков парафина, либо сосудов с помещенными в формальдегид органами, либо тщательно размазанных по предметным стеклам капель различного рода выделений. Хозяйничает здесь Эл Риддик – добродушный, но весьма мускулистый мужчина, который всегда охотно покажет посетителю, как ему удается находить нужный образец. Получив заявку из Института патологии на образцы тканей легких жертв гриппа 1918 года, он без спешки поставил в нужном месте стремянку и снял с полки некоторое количество коробочек, в каждой из которых лежал кусок парафина размером с ноготь и толщиной в четверть дюйма со вставленным внутрь тонким срезом легкого одного из солдат, умерших во время эпидемии 1918 года.
Какое счастье, сразу же подумала Рейд, что у нее уже был опыт работы с тканями, запечатанными в парафине. Теперь он окажется как нельзя кстати – материала сохранилось так мало, а шансы найти искомое столь ничтожны, что порча даже одного из срезов могла оказаться непоправимым несчастьем. Осознавала Рейд и другое – многие руководители лабораторий трижды подумали бы, прежде чем поручать такую тонкую работу человеку столь еще молодому, как она.
Когда в 1989 году Рейд стала сотрудницей лаборатории Института патологии, она была сугубо техническим исполнителем, имея за спиной всего полгода работы в этой области. «Никогда прежде мне не поручали ничего сделать самостоятельно. Все мои функции сводились к обычному «принеси – подай» для других. Я лишь выполняла чужие поручения», – вспоминает она. Однако постепенно она стала брать на себя все больше и больше ответственности и превратилась в настоящего мастера в том, что касалось тканей, хранившихся в кусках воска. Ей, к примеру, уже доводилось проводить проверку тканей людей, умерших от рака лимфатических узлов, чтобы выяснить, не содержался ли в их клетках вирус Эпштейна-Барр. Она и потом получала образцы запечатанных в парафин тканей людей, умерших от других видов рака, чтобы извлечь из-под восковой оболочки клеточный материал и провести его генетический анализ, определяя, подверглись ли хромосомы пораженных раком клеток разрыву с последующим воссоединением, что в отдельных случаях и приводило к возникновению рака. Вот почему к 1995 году Рейд стала, быть может, одним из лучших в мире специалистов по применению метода ПЦР к извлеченным из воска образцам тканей. Ее опыт был неоценим. И она уж точно была полностью готова начать первую стадию процесса поиска вируса гриппа 1918 года. Но, как она прекрасно понимала, никто не знал, сумеют ли они довести этот процесс до успешного завершения. Им предстояло вести поиски, быть может, всего лишь одной уцелевшей молекулы вируса гриппа. Задача становилась настоящим испытанием, проверкой максимальных возможностей современной молекулярной биологии.
Вот почему, добившись разрешения начать исследования тканей жертв гриппа 1918 года, Таубенбергер и Рейд приступили к работе не без внутреннего трепета. Рейд особо отметила эту дату в своей лабораторной тетради – 19 марта 1995 года.
Ученые начали с того, что сделали несколько тончайших срезов изнутри кусочка воска. Выполнялось это вручную специально заточенным лезвием бритвы, чтобы срезы получились толщиной всего лишь в один клеточный слой, а это значило, что они были намного тоньше листа бумаги. В каждом срезе насчитывалось едва ли более двух тысяч клеток. И внутри любой из них могли сохраниться фрагментарные последки вируса гриппа.
Когда они получили срезы ткани, первоочередной задачей Рейд стало удалить с них остатки налипшего воска. Для этого она поместила каждый срез в небольшую пробирку и добавила туда ксилол, растворивший частички парафина. Теперь ткани оказались полностью чисты от них.
Затем возникла необходимость отделить ксилол от клеток легких, и с этой целью она поместила пробирки со смесью в центрифугу. В процессе вращения клетки опустились на дно пробирок. Вылив органический растворитель, Рейд промыла клетки спиртом, чтобы избавиться от остатков ксилола, которые все еще могли примешиваться к клеткам.
Следующая стадия предусматривала удаление клеточного «мусора» – мембран и белков, чтобы оставить лишь гены или части генов. Разумеется, подавляющее их большинство будет принадлежать клеткам самого умершего человека, но, если повезет, среди них попадутся и гены вируса, его убившего. Чтобы выделить гены в чистом виде, Рейд положила сгусток легочных тканей в пробирку, а потом добавила туда соляной раствор и энзим, который называется протеиназа К, поглощающий белки. Капля моющего средства затем удалила жировые оболочки клеток. Подождав четыре часа, она вернулась к пробиркам и провела органическую экстракцию, которую можно условно сравнить с приготовлением заправки для салата в лабораторных условиях.
