Возник вопрос: какой именно вирус предпочесть для этих целей? В конечном счете выбор пал на эпидемию 1957 года, которая охватила практически весь мир, унеся жизни 60 тысяч американцев, хотя ее смертоносность не шла ни в какое сравнение с пандемией 1918 года. Гены вируса были известны науке, что делало его вполне подходящим для пробы. А склад Армейского института патологии, несомненно, располагал образцами тканей легких жертв того времени, которые пролежали там уже сорок лет – то есть могли показать, насколько гены вируса устойчивы к длительному хранению. И если бы Рейд и Таубенбергеру удалось извлечь гены гриппа из таких образцов, в них возродилась бы надежда выделить такие же гены из еще более старых материалов.
И склад не подвел. Оттуда услужливо доставили восковые блоки с легочными тканями жертв гриппа 1957 года. Чтобы начать новый анализ, Таубенбергер и Рейд призвали на помощь Эми Крафт, которая стала экспертом по извлечению генов, работая с разложившимися тканями дельфинов. И она начала эксперимент с тканями жертв гриппа 1957 года, не только используя предыдущий опыт, но и продолжая совершенствовать свои приемы. Одновременно она приготовила растворы, используя ткани еще шести людей, умерших в 1918 году. Затем все растворы Крафт передала Энн Рейд для ПЦР.
Рейд снова пустила в ход те же «крючки» для лова матричных генов. В половине седьмого утра на следующий день она зашла в темную комнату за рентгеновской пленкой, принесла в лабораторию и просмотрела на свет. И на этот раз отчетливо увидела нечто, а именно – темную полосу, которую могли прожечь только матричные гены из одного из приготовленных Эми Крафт растворов. После того как пятнадцать месяцев кряду она каждое утро видела перед собой только прозрачную пленку, Энн не сразу поверила своим глазам и осознала, что изображение вполне реально.
С пленкой в руке Рейд кинулась в кабинет Таубенбергера. «Мы чуть не сошли с ума от радости, – вспоминает она. – Мы думали, что добились-таки своего». Но при этом призывали друг друга успокоиться, поскольку это все еще казалось невозможным. Вероятно, на пленку попало постороннее загрязнение, какой-то случайный ген. ПЦР настолько чувствительный метод, что достаточно хотя бы одной молекуле из вчерашнего эксперимента попасть в результаты нового теста, как возникала огромная вероятность ошибки. Но одно им стало ясно сразу – то, что они обнаружили, не было похоже на матричный ген ПР34, который мог быть причиной загрязнения.
И Рейд снова принялась за дело, вычисляя последовательность фрагмента таинственного гена. В длину он насчитывал 70 базовых элементов, то есть был в двадцать раз короче гена гриппа. Значит, Рейд предстояло проделать еще один эксперимент, добавляя эти укороченные цепочки фрагмента гена к крохотным круглым вирусоподобным цепочкам генов, которые называются плазмидами и способны возбуждать бактерии. Эти бактерии начинают расти и множиться, повторяя очертания плазмидов при каждом делении. Рейд могла остановить воздействие плазмид и, используя энзимы, которые действуют подобно молекулярным ножницам, отсекать только интересовавшие ее гены, чтобы дополнить недостающие в генной цепочке элементы.
Когда полная структура оказалась восстановленной, она была готова выяснить, вирусу какого штамма гриппа принадлежал матричный ген. Она включила свой компьютер и зашла на сайт Национальной медицинской библиотеки, где была выложена программа «БЛАСТ», способная сравнить структуру любого гена со всеми уже известными и выдать ответ с перечислением наиболее близких вариантов. Рейд ввела в программу только что полученную структуру. И ответ не заставил себя долго ждать: программа указывала, что введенный вариант полностью соответствовал матричному гену вируса инфлюэнцы 1957 года.
«Поначалу это стало для нас ударом, – рассказывала Рейд. – Мы-то думали, что восстанавливаем последовательность гена 1918 года, а это оказался ген 1957-го». Однако, по ее же словам, они с Таубенбергером почти тут же сообразили, что совершили невероятный прорыв, и огорчение сменилось восторгом.
«Это же было чудо! – вспоминала Рейд. – В какой-то степени добиться такого оказалось даже важнее, чем получить сам ген 1918 года, потому что теперь мы не сомневались в достижимости цели. Если ген сохранился в течение сорока лет, не существовало ни единой причины, чтобы он не мог выжить все восемьдесят».
После этого работа пошла гораздо быстрее. Рейд, Крафт и Таубенбергер вновь перебрали остававшиеся у них куски воска с тканями жертв гриппа 1918 года. И на этот раз их особое внимание привлекли срезы легких Роско Вона.
Вон был рекрутом 21 года от роду, который умер в сентябре 1918 года в Кэмп-Джексоне, штат Южная Каролина. «Стоило нам прочитать выписку из его истории болезни, как мы поняли, что убил его именно грипп, – рассказывал Таубенбергер. – Болезнь протекала очень быстро, сопровождаясь высокой температурой, болями в груди и кашлем». Но важнее всего для исследователей оказался тот факт, что он умер вскоре после того, как был инфицирован.
Вон почувствовал недомогание и доложил о своей болезни командиру 19 сентября, а умер в половине седьмого утра 26 сентября. В два часа пополудни в тот же день капитан К.П. Хеджфорт произвел вскрытие, отметив наличие в грудной полости рядового Вона одной с четвертью чашки прозрачной жидкости и слабое кровотечение, проступавшее на поверхности его левого легкого. В записях врача говорилось также, что легкие Вона были заполнены жидкостью и молодой человек в буквальном смысле утонул в выделениях собственного организма. Под конец процедуры капитан Хеджфорт сделал срезы легких Вона и тщательно предохранил их от разложения с помощью формальдегида и воска. Образцы он отправил в Вашингтон на хранение, где они и пролежали без надобности, пока через 80 лет их не затребовал Таубенбергер.
Тот внимательнейшим образом осмотрел образцы. «Этот случай показался мне одним из наиболее перспективных в смысле обнаружения вируса 1918 года, – рассказывал он потом. – Я как раз пытался сосредоточиться главным образом на тех пациентах, которые скончались, проболев не более недели. Слишком многие прежние образцы были взяты у людей, причиной смерти которых послужила бактериальная пневмония. Понятно, что в их легких трудно было рассчитывать найти уцелевший вирус гриппа. Но в данном случае мы столкнулись с интереснейшей патологией: левое и правое легкие сильно отличались друг от друга. Это отмечалось как в истории болезни, так и в отчете о вскрытии». Вон умер от обширной пневмонии в левом легком, пояснял Таубенбергер, подчеркивая, что люди гибнут только в том случае, если одно из легких резко и внезапно перестает функционировать, но если этот процесс протекает постепенно, организм успевает перестроиться и респираторная функция восстанавливается через второе легкое. Но у Вона правое легкое тоже было поражено, хотя и совершенно иначе. «Внешне оно едва заметно изменилось, демонстрируя лишь небольшие признаки воспаления, характерные для ранней стадии инфлюэнцы», – констатировал Таубенбергер.
С величайшей осторожностью Рейд и Крафт снова принялись за работу, используя срез ткани правого легкого Роско Вона. Крафт еще раз отделила гены от других тканей и посторонних загрязнений, а Рейд затем запустила свои «крючки» из матричных генов, чтобы поймать на них гены вируса гриппа.
