– А ведь и правда не было больно, Дик. Так странно. Меня всего прямо распирало… и больно не было.
– Ты держался молодцом, щенок. Не хуже всех остальных. Я замолвлю за тебя словечко перед комиссией. Молодец, не подкачал!
Рут пытался разобраться в своих мыслях.
– Когда меня били… я так хотел сказать им, что мне все равно.
– И правильно, щенок. Я же говорил: это не они, это все Система. Ты не хочешь вреда этим людям. Они своего же блага не видят.
Рут говорил вяло, сонно. Боль глушила его голос.
– Помнишь, как в Библии написано, Дик… «Прости их, ибо не ведают, что творят».
– Ты с религией лучше завязывай, – сурово ответил Дик и процитировал: – «Религия – опиум для народа!»
– Да-да, я знаю, – сказал Рут. – Но религия тут ни при чем. Просто… просто мне хотелось так сказать. Я так чувствовал.
Сбруя
Питер Рэндалл был одним из самых уважаемых фермеров округа Монтерей. Однажды, когда ему поручили держать речь на открытии масонского съезда, представивший Питера брат назвал его «примером для всех юных масонов Калифорнии». Ему было под пятьдесят, вел он себя сдержанно, серьезно и носил аккуратную бороду. На любом собрании Питер пожинал плоды безграничного уважения, которое люди питают ко всем бородачам. Глаза у него были голубые и тоже очень серьезные, почти печальные. Люди чувствовали в нем силу, но сила эта была надежно заперта в клетке. Иногда, правда, без всякой на то причины, взгляд Питера вдруг становился угрюмым и страшным, как у злой собаки, но честность и сдержанность почти сразу брали свое, и лицо его становилось прежним. Он был высокий и крепкий, плечи всегда держал расправленными, точно их сковали сзади, а живот втягивал, как солдат на плацу. Поскольку фермеры – народ по большей части неуклюжий и грузный, Питер заслужил всеобщее уважение еще и благодаря своей военной выправке.
Что же до его жены, Эммы, то землякам Питера Рэндалла было неясно, как эта худышка – кожа да кости, право слово, – до сих пор жива, тем более при таком слабом здоровье. Весила она восемьдесят семь фунтов. В сорок пять лет все ее лицо уже покрылось морщинами и побурело, точно у глубокой старухи, но в темных глазах пылала жажда жизни. Эта гордая женщина никогда и ни на что не жаловалась. Ее отец был масоном тридцать третьей степени и Досточтимым мастером Великой ложи Калифорнии. Перед смертью он уделил немало внимания карьерному росту Питера в братстве.
Раз в год Питер на неделю отлучался из дома, оставляя ферму на жену. Соседям она всегда объясняла это одинаково: «Уехал по делам».
После возвращения мужа Эмма всякий раз тяжело болела и месяц-другой не вставала с постели. Ему тогда приходилось очень нелегко, потому что Эмма наотрез отказывалась нанимать горничную или кухарку. Когда она болела, всю работу по дому делал Питер.
Ранчо Рэндаллов лежало на другом берегу реки Салинас, у подножия гор. Их земли славились идеальным сочетанием равнинной и холмистой местности. Сорок пять акров плодородной и ровной, как доска, почвы, которую давным-давно принесла сюда река, сменяли восемьдесят акров невысоких холмов, отведенных под огороды и сенокос. Белый фермерский домик был такой же аккуратный и сдержанный, как его хозяева. Двор огородили забором, а в саду Питер под руководством жены выращивал георгины, бессмертник и гвоздики.
С переднего крыльца открывался вид на равнину и реку в ножнах из ивняка и тополей, а на другом берегу – на свекольные поля, за которыми виднелся купол городского здания суда, похожий на луковицу. Днем Эмма подолгу сидела в кресле-качалке на террасе, пока прохладный ветер не загонял ее обратно в дом, и без конца вязала, то и дело поглядывая на Питера, который работал на равнине или на склоне ближнего холма.
Ранчо Рэндаллов было обременено закладными не больше, чем все остальные фермы в долине. Каждый год фермеры тщательно выбирали культуры на посадку и бережно их выращивали, а урожай шел на уплату процентов, житье, и еще несколько сотен долларов уходило на погашение основной суммы. Неудивительно, что Питера Рэндалла так уважали в долине, а его немногословным речам уделяли так много внимания, даже если он говорил о погоде или о положении дел на своем ранчо. Стоило Питеру обмолвиться, что в субботу он хочет забить свинью, как почти все окрестные фермеры забивали в субботу по свинье. Они сами не знали почему, но когда Питер Рэндалл забивал свинью, это всем казалось правильным, благоразумным и нужным поступком.
Питер и Эмма были женаты двадцать один год. За это время они собрали полный дом мебели, картин в рамах, ваз всех размеров и увесистых книг. Детей у Эммы не было. Стены дома хранили девственную чистоту: никто не изрисовал их мелом и не изрезал ножом. На переднем и заднем крыльце лежали толстые коврики из кокосового волокна, не пускавшие в дом грязь.
В промежутках между болезнями Эмма старательно следила за домом: смазывала петли всех дверей и дверец, раз в год покрывала свежим лаком мебель и деревянные панели, а когда Питер возвращался из своих ежегодных командировок, поручала ему мелкий ремонт.
Как только до окрестных ферм доходил слух, что Эмма опять слегла, все соседи собирались на дороге вдоль реки, по которой ехал доктор, и подстерегали его с расспросами.
– Не волнуйтесь, она поправится, – отвечал он. – Полежит недельку-другую в постели – и выздоровеет.
Добрые соседи приносили на ферму Рэндаллов кексы и пирожные и на цыпочках проходили в комнату больной: там на огромной дубовой кровати лежала худая, сухонькая женщина-птичка, поглядывавшая на них блестящими темными глазами.
– Хочешь, раздернем здесь шторы, голубушка? – спрашивали они.
– Нет, спасибо. Свет глаза режет.
– Помни, если тебе что-нибудь понадобится…
Эмма была как кремень. Во время болезни она не принимала никакой помощи со стороны, разве что позволяла соседям угощать Питера кексами и пирогами. Пока они навещали жену, Питер, надев большой чистый фартук, возился на кухне: наполнял горячей водой грелку или делал сладкий творог.
И вот однажды осенью по округе вновь разлетелась весть об Эмминой хвори, и все фермерские жены стали печь пироги и готовиться нанести визит Рэндаллам.
Миссис Чаппел, ближайшая их соседка, вышла на дорогу вдоль реки и стала поджидать врача.
– Как здоровье Эммы Рэндалл, доктор?
– Не очень-то хорошо, миссис Чаппел. Совсем плоха стала.
Поскольку для доктора Марна любой человек, который еще не умер, уверенно шел на поправку, среди фермеров тут же разлетелся слух о том, что Эмма Рэндалл умирает.
То была долгая и страшная болезнь. Питер сам ставил жене клизмы и выносил судна. Предложение врача нанять сиделку было встречено пылающим отказом во взгляде больной; а ее требования, как бы страшно она ни болела, выполнялись беспрекословно. Питер кормил ее, купал, менял белье на огромной кровати. И никогда не раздергивал шторы.
Прошло два месяца, прежде чем темные пронзительные глазки Эммы подернулись пеленой, а рассудок помутился. И только тогда в дом пришла сиделка. Питер и сам отощал и еле держался на ногах. Соседи приносили ему пироги и кексы, но, когда они приходили снова, те так и лежали нетронутыми на кухонном столе.
