Может быть, есть много правд. Правда Даннера и правда Берит Шнайдер. И правда гинеколога Саскии Даннер, которая уже дала показания и подтвердила то, что сказала Берит Шнайдер.
Она всегда страшно стеснялась, когда нужно было обнажить верхнюю часть тела для обследования груди. Поначалу я думала, что она просто манерничает. Потом я увидела эти кровоподтеки на плечах, на бедрах. Это невозможно скрывать вечно. Я решила поговорить с госпожой Даннер о своих подозрениях, о том, что ее избивают. Она отрицала это. А у меня уже не было никаких сомнений. Я была уверена на все сто процентов. Я только не знала, что делать, как реагировать. Я уже несколько раз заявляла на мужей, и решила, что больше никогда этого не стану делать, потому что мне уже жизнь стала не мила. Никогда не надейтесь, что вам скажут спасибо. Несколько лет назад одна женщина хотела подать на меня в суд за клевету. Эту женщину муж избил до полусмерти, можете себе представить. Никогда больше этого не сделаю. Женщины должны сами себя защищать, иначе ничего не выйдет. Я не могу сделать это за них. И когда госпожа Даннер стала все отрицать, я решила: о’кей, девочка, это твои проблемы. Если ты не хочешь ничего менять, то пусть тебя и дальше бьют. Теперь я жалею, что не вмешалась. Не сделала это в последний раз.
— Когда это случилось в первый раз?
— Что вы имеете в виду? — Но он знал, что она имела в виду. Это было видно по нему.
Вечером Мона ужинала с Фишером в ресторане отеля. Они уже неплохо сотрудничали. По крайней мере, Моне так казалось.
— Части трупов, — внезапно сказал Фишер, когда официант принес заказ.
— Что?
Он указал на половинку курицы гриль.
— Трупы животных.
Мона растерянно смотрела на него.
— Ты вегетарианец?
— Конечно.
— Ой, нет! И рыбу не ешь, и яйца?
— Яйца ем. Рыбу нет. Я не ем животных.
— Из принципа?
— Именно.
Мона решила не обращать внимания на эту провокацию. Может быть, просто у Фишера такая манера начинать разговор. Она решила, что он открывается, только познакомившись с человеком поближе. Тогда он мог быть даже остроумным. Но с ней он пока еще до этого не дошел.
— Если хочешь, можешь уезжать отсюда. Может быть, это действительно ничего не даст, — я имею в виду твое пребывание в школе.
— С чего это вдруг? — Вот он уже опять завелся, и Мона задалась вопросом, почему.
Она сказала:
— Я думаю, что это не Даннер.
— Ну и что, даже если это так. Кто-то же должен был убить, причем этот кто-то — из школы. Или нет?
— Ну да. Конечно.
Самообман не поможет: они в тупике. В данном случае это означало, что они что-то упустили. Очевидно, упустили.
Факт номер один: между всеми тремя убийствами существует связь. Факт номер два: в ходе расследования они ни на что подозрительное не наткнулись. Почему?
— Как там было, у Даннера? — спросил Фишер.
Это тоже тема не из простых. Об этом она предпочла бы не говорить.
Как там было? Ощущение у нее возникло двоякое. Даннер разоткровенничался с ней, как ни один мужчина прежде. Он отвечал на ее вопросы, причем очень подробно. Например, описал, каково это — приходить домой и впадать в ярость от мелочей, которые Мона считала не стоящими внимания. Почта, которая лежит в кухне, вместо того, чтобы находиться на письменном столе. И то, что жена, когда моет посуду, тратит слишком много воды. Такого рода вещи.
— Нельзя же серьезно заводиться из-за таких вещей.
— Я это делаю, вот что самое страшное. Вот такой я есть. Я завожусь из-за всего, что мне кажется неидеальным. Я знаю, что слишком нагружал этим Саскию, — любая женщина бы не выдержала. Вот такой я есть. Я пробовал по-хорошему десять раз, двадцать раз. На двадцать первый я срывался. Вот такой я — и все тут.
— Довольно жалкое оправдание.
— Да. Я знаю.
— Но тем не менее вы ничего не предприняли.
И тут он заплакал. Никогда еще ни один мужчина не плакал в присутствии Моны. И она ничего не смогла с собой поделать — ей стало его жаль. Но теперь она спрашивала себя, действительно ли он пришел в отчаяние или просто хитрил.
— Я знаю, что виноват, и этому нет оправдания. Мне нужно было пройти терапию…
— Чего вы не сделали…
— У кого? Найдите здесь терапевта, опытного, чтобы свое дело знал!
— А вы пытались?
— Да. Насколько было возможно, чтобы об этом сразу не узнали все вокруг. Я был у пары шарлатанов, которые смотрели на меня во все глаза, так как думали, что тот, кто бьет свою жену, должен быть размером со шкаф и с манерами каменщика.
— Ну и? — не отставал Фишер. — Как было у Даннера? Он пытался тебя околдовать?
Неужели это настолько очевидно? Но Фишер сосредоточился на своей Penne all’arabiata и не обращал на нее никакого внимания. Может быть, он сказал это просто так?
— У тебя с собой случайно нет списка всех опрошенных?
— Что? Ты что, думаешь, я его всюду с собой таскаю?
— Мы кого-то забыли, — сказала Мона.
— Ну конечно, и не одного. Мы даже не всех нашли. Взять только бывших учеников Иссинга. Кто-то вышел замуж и сменил фамилию, кто-то уехал за границу. Амондсен и Штайер даже не одного года выпуска, у них были разные друзья, разные компании. Это сильно расширяет круг поиска.
Они проштудировали списки учащихся с середины семидесятых до начала восьмидесятых годов, и коллеги поговорили со всеми, кого смогли найти. Если Мона не ошибалась, то всего было, по меньшей мере, человек сорок бывших учеников и двадцать преподавателей. Всех допросили, и никто не сказал ничего, что могло бы прояснить, что связывало Саскию Даннер, Константина Штайера и Роберта Амондсена.
— Так что, ты хочешь остаться? — спросила Мона Фишера.
— Конечно. Я буду продолжать следить за учениками. — При этом он избегал ее взгляда, но поскольку он поступал так часто, Моне это не показалось подозрительным.
Зло существует. Зло — это не метафора, и не средство держать мятежных верующих в узде. Зло — это раковая опухоль, которая может развиться в таких слабых организмах, как ее, пока не уничтожит в ней все здоровое, позитивное, здравомыслящее, человеколюбивое и нежное. Однажды зло убьет ее, и она с нетерпением ждет дня, когда оно это сделает, потому что сама она уже давно сдалась. И ей ничуть не жаль, что так случилось.
Она находится в приюте для бездомных, это своего рода чистилище. Сюда ее привела девушка с пирсингом на губе. Они где-то познакомились, и она дала уговорить себя и привести сюда, потому что спать на улице или в метро было слишком холодно. Но здесь было жутко: шумно, вонь, все запущено. Ей указали на одну из двадцати коек в женском зале, на которой лежал обоссанный матрац. Она еще никогда не была в таком месте. Даже психиатрическую клинику ей было легче выдержать, чем это место. Но прийти туда по собственной воле она уже не могла. Она опустила голову и стала смотреть на линолеум.
