— Возвращаясь к тому, что произошло с вашим мужем…
— Да?
— Он же изменился. Почему? — Если нужно, она задаст этот вопрос и в четвертый, и в пятый раз.
— Ах да, как же это объяснить… Ученики любили Альфонса. Это было видно, да и коллеги всегда так считали.
— Да. И?..
— И он любил их. Он всегда за них заступался. Он всегда голосовал против, когда речь шла о штрафах. Он всегда настаивал на необходимости побеседовать с провинившимся.
— Но?..
Госпожа Корнмюллер посмотрела на Мону, которая вдруг поняла. То, что сейчас собирается рассказать ей госпожа Корнмюллер, она еще никогда никому не рассказывала. Она даже себе это толком, наверное, не объясняла. Это, так сказать, свеженькое воспоминание.
— Ваш муж всегда считал, что беседа необходима, — осторожно сказала Мона. — С каких пор он изменил свое мнение?
И тут госпожа Корнмюллер уронила голову на руки и тихонько заплакала.
Было несколько учеников, которых Эльфрида Корнмюллер знала довольно близко. Учащиеся были для нее безликой массой, из которой выделялись отдельные личности. Это были ученики, о которых Альфонс ей рассказывал. Она воспринимала жизнь в интернате через призму его очков, и принимала его мнение как свое, не фильтруя через собственное восприятие, потому что в этом сложном организме она не выполняла никаких функций. Она не была даже винтиком в нем. Ее единственной задачей было заботиться о муже, и этого ей было достаточно. По крайней мере, пока Альфонс был всем доволен.
С тех пор как пару лет назад ввели коллегиум, Альфонс Корнмюллер преподавал спецкурс по немецкому языку. Одного из учеников звали Роберт Амондсен. Тогда он был в двенадцатом классе.
— Вы когда-либо видели Роберта Амондсена?
— Да, несколько раз. С тех пор как муж стал вести спецкурс, у него появилась привычка приглашать раз в месяц учеников к нам домой. Он называл это рабочими разговорами. Я подавала чай, кофе, немного сладостей. Потом они в кухне помогали мыть посуду. При этом я разговаривала с некоторыми. Это мне понравилось — общаться с ними.
— Вы помните Роберта Амондсена?
— Да. Милый светленький мальчик. Очень, очень вежливый. Он мне нравился. Он пару раз приходил сам, если я ничего не путаю. Альфонс, наверное, принимал в нем участие. Они иногда даже ходили вместе гулять.
— Но?
Госпожа Корнмюллер с удивлением посмотрела на Мону.
— Никаких «но». В какой-то момент их общение прекратилось.
— В какой-то момент?
— Кажется, это было после летних каникул. Когда начался новый учебный год, Роберт пришел всего раз. Один. А потом больше не приходил.
— Почему?
Госпожа Корнмюллер пожала плечами.
— Я тогда спрашивала Альфонса, но он не захотел говорить об этом. Если я правильно помню, он сказал: дурная история.
— Именно тогда вы заметили, что ваш муж изменился.
— Да-да-да, — медленно произнесла госпожа Корнмюллер.
— Насколько?
Госпожа Корнмюллер зябко потерла руки и стала похожа на замерзшую растрепанную птицу.
— Он стал более угрюмым. Более тихим. Менее терпеливым. Вы должны знать: он был очень миролюбивым человеком. И вдруг появилась нервозность, которой я никогда в нем не замечала. И однажды он сказал: «Знаешь, Эльфрида, мне это больше не нравится».
— Вот так вдруг?
— Да. Но я знала, что он уже давно стал об этом задумываться. Сам. Когда он мне сказал, я поняла, что его решение уже не изменить. Я, с одной стороны, обрадовалась, что у него появится больше времени, а с другой стороны…
— Что?
— Я не хотела, чтобы он ушел из школы с неприятным чувством.
— Но он вам ничего не рассказывал. Ничего, связанного с Робертом Амондсеном? Подумайте хорошенько.
Госпожа Корнмюллер послушно сделала задумчивое лицо и, конечно же, ничего не вспомнила.
— Нет. Мне очень жаль.
— Ваш муж когда-либо упоминал имена Константина Штайера, Кристиана Шаки или Саскии Даннер?
— Это вы по телефону уже спрашивали. Нет, этих я не помню. А что случилось с этими людьми?
— Все они мертвы.
16
— Ты уже сталкивалась с серийными преступлениями? Я имею в виду, на руководящей должности?
Мона закусила губу и покачала головой. О серийных преступниках она знала только то, что рассказывали в школе для полицейских, и ничего больше. У них подобными делами пока мало кто занимался. Во всей Европе не более пятидесяти человек расследовали подобные преступления. Были случаи, когда оперативники сломали себе зубы на этом. В основном это были убийства на сексуальной почве или, по крайней мере, особо жестокие изнасилования, совершенные над женщинами и детьми.
— Тут другое, — сказал Керн.
Он возглавляет подразделение по оперативному анализу дел, которое создал Бергхаммер и которое работает уже несколько лет, расследуя дела по всей Германии. На вид Керну чуть больше тридцати, так кажется, пока не заглянешь ему в глаза. При этом человек, как правило, пугается, потому что это глаза ребенка — чуткого и ранимого… Слишком чувствительные, учитывая, чем он занимается.
— Здесь мы имеем дело со сверхубийством, — продолжил Керн, глядя поочередно на каждого участника совещания, на котором присутствовали Мона, Фишер и судебный медик Герцог.
В голосе Керна, в отличие от его глаз, ничего чувствительного не было. Он был сухим, монотонным и безжизненным. Может быть, поэтому Мона уже целый час пыталась подавлять зевки. Они сидели в кабинете Герцога, перед ними на столе лежали фотоальбомы с подробными снимками трупов Штайера, Даннер, Амондсена и Шаки. Разорванная кожа, синие пятна, следы удушения — на какой снимок ни посмотри. Фотографы не упустили ничего.
— Сверхубийство, — повторил Керн, как будто ему очень понравилось это название или как будто он ждал, что кто-нибудь попросит разъяснений.
Но всем все было понятно. Сверхубийство — это значит жертве нанесли ножевое ранение, выстрелили в нее или ударили, когда смерть уже наступила. Многие серийные убийцы склонны к этому: или потому, что им нравится акт убийства сам по себе и они хотят его искусственно продлить, или потому, что жертва умерла так быстро, что ярость или похоть, которые руководили убийцей, еще не прошли, не выплеснулись полностью.
Поэтому Керн здесь. Потому что когда есть четверо убитых, это уже серийное убийство, даже если — в отличие от стандартной ситуации — здесь никакой роли не играли сексуальные мотивы. И еще потому, что последнее убийство было еще более жестоким, чем в предыдущих случаях: это тоже указывало на то, что речь идет о серийном убийце. Кроме того, было использовано новое орудие убийства — нож. Как правило, это означает, что преступник почувствовал вкус к убийствам и теперь, чтобы получить больше удовольствия, действует по более сложному сценарию.
