Все ниточки сошлись на Леманне. На нем и на Даннере, но за Даннером и так наблюдают уже в течение нескольких недель, и пока что никто не пытался напасть на него. Поэтому Леманн — это их последний шанс. Наживка. Если Фелицитас Гербер читает газеты. Все-таки хоть маленький, но шанс. Если она будет знать его фамилию, ей нужно будет только посмотреть в справочнике. А там есть его адрес.
— Журналисты знают?
— Нет! Все должно выглядеть так, как будто по нашему недосмотру они вышли на вас.
— А как вы это устроили?
— После пресс-конференции «забыла» на столе свои заметки. На одной из бумажек крупными буквами было написано ваше имя. Надеюсь, это сработает.
— А что мне им сказать?
— Правду. Что вы дружили со всеми убитыми. Что вы только вчера узнали об их насильственной смерти. Что вы сразу же связались с нами, чтобы рассказать все, что знаете.
— А что я знаю?
— Ничего. Расскажите пару историй о ваших замечательных друзьях, о том, как хорошо вы друг друга понимали и что давно не общались. Никаких подробностей, все в общих чертах. Придумайте что-нибудь. Только не упоминайте имени Фелицитас Гербер. Можете спокойно говорить, что не имеете права разглашать информацию, имеющую отношение к делу.
— Но это им будет интересно?
— Конечно. Вы были знакомы со всеми убитыми, кроме Саскии Даннер. Они ищут такого человека уже несколько недель. Точно так же, как и мы.
— Это, вообще, законно?
Бергхаммер, до сих пор молчавший, ответил:
— Конечно. Вы имеете право давать интервью, кому пожелаете.
Под глазами у Леманна темные круги. Как и Даннер, он сильно сдал за последние несколько дней.
— Не могу поверить, что Фелицитас способна на такое, — сказал он. — Я сам себе кажусь свиньей.
— Фелицитас Гербер нужна помощь, рассматривайте это так… — сказал Бергхаммер. — Она больной человек.
— Вы же этого не знаете наверняка.
— Знаем, — возразила Мона. — То, что она больна, мы знаем. Нам только не известно, насколько она больна и насколько опасна. Поэтому мы должны ее найти.
— А почему я должен вам помогать? У вас же есть свои методы поиска людей. Почему без меня у вас не получается?
— Конечно, мы не можем заставить вас, — сказал Бергхаммер. — Это будет ваше решение. Вы можете отказаться от встречи с журналистами. Это только ваше решение, — повторил он и с отеческой озабоченностью посмотрел на него. Бергхаммер был высоким и широкоплечим мужчиной, Леманн, стройный и подтянутый, казался рядом с ним подростком. — У вас есть возможность сотрудничать с нами. Пойдете ли вы на это, зависит только от вас.
— Что будет с Фелицитас, когда вы… поймаете ее?
— Пока она — свидетельница, не более того. С ней поговорят сотрудники отдела уголовной полиции. Проверят ее алиби. Может быть, она не имеет к этому делу никакого отношения. Посмотрим. Не бойтесь ничего. Вы и ваша семья в безопасности.
— Это значит, что ваши сотрудники будут находиться в нашем доме?
Мона ответила:
— Да. Мы как раз это обсуждали. Ваш телефон будет прослушиваться. Днем и ночью будут дежурить наши сотрудники. Вас будут охранять круглые сутки.
— Это меня совершенно не устраивает. Мою семью тоже.
— У нас не остается выбора. Вы в опасности, мы должны вас защитить.
— Но если все будут знать, что я — главный свидетель, если об этом будет написано в газетах, то убийца догадается, что меня охраняют.
— Верно, — согласился Бергхаммер. — Но мы должны пойти на этот риск. Чтобы в результате, так сказать, пуля пролетела мимо.
— Я покажу тебе дорогу, которую ты точно еще не знаешь, — сказал Даннер.
Он уже давно уверенно вел Берит через кустарник по «дикой» части берега.
— Но здесь же ничего нет! — возмутилась Берит.
В ее волосах запутались засохшие листья и веточки, руки у нее замерзли, потому что она не взяла с собой перчатки, а ноги она вообще перестала чувствовать. Совершенно непонятно, что она здесь делает. Почему она позволяет мужчине, которому не доверяет, вести ее через этот бурелом?
— Успокойся, мы почти пришли.
Но у Берит не получилось успокоиться. Внезапно у нее возникло чувство, что ей никогда не выйти из этих кустов. Однако в следующую секунду они оказались на открытом песчаном кусочке берега. Два столика с лавочками из сырой древесины вбиты в землю, рядом, на камнях, — примитивный гриль.
— Мало кто знает об этом месте, — сказал Даннер. — Здесь хотели сделать площадку для кемпинга, но предпринимателю не дали на это разрешения.
— Ага.
— А потом все заросло.
— Понятно.
— Мы часто бывали здесь с Саскией.
— М-м-м.
Берит присела на одну из лавочек и облокотилась на стол. Она перестала бояться. Впервые за несколько недель ей стало хорошо. К своему удивлению, она почувствовала благодарность к Даннеру.
Он присел рядом с ней, точно так же, как она, облокотившись на стол. Не глядя на нее, он сказал:
— Думаю, мы от них оторвались.
— От кого? — спросила Берит.
— От полицейских, — ответил Даннер. — Уже несколько недель за мной следят. Думают, я не замечаю.
Берит ничего на это не сказала, потому что Даннер об этом уже говорил. Причем дважды. Как обычно, слегка рисуясь, небрежно. За мной следят. Наступило непродолжительное, но очень неуютное молчание.
— Я хотел поговорить с тобой о Саскии, — внезапно сказал Даннер, и ей показалось, что ему нелегко далась эта фраза.
Но странно: вдруг Берит совершенно расхотелось слушать об этом. Вернулся страх, сначала в виде воспоминания о неприятном чувстве, которое, казалось, не вернется.
— Ты — единственная, кто может это понять.
Страх возрастал, свил себе гнездышко в животе у Берит, и она ощутила там спазм.
— Почему только я могу это понять?
— Ты боишься?
— Нет. — Но она знала, что это неправда.
— Нет, ты боишься. Ты догадываешься, что узнаешь о любви такое, чего не прочтешь ни в одной книге, не увидишь ни в одном фильме, потому что ни один писатель и ни один режиссер не решится освещать такую тему.
Берит ничего не сказала. Существует множество книг и фильмов о женщинах, которых избивали.
— Существует множество книг и фильмов о женщинах, которых избивали, я знаю. Зло всегда мужского рода. А я говорю о любви. Я любил Саскию.
Берит слегка отодвинулась от него. Внезапно Даннер показался ей очень сильным и высоким, как будто за последние секунды он как по волшебству вырос. Как будто он заполнил собой все вокруг, даже проник в ее мысли. Как будто он владел искусством подчинять себе даже мысли.
