Роберт: «Все так говорят. Словом или делом, все равно».
Миха: «А даже если так, Роберт. Не нужно следовать любому приказу, кто бы его ни отдавал. Ты можешь быть собой в любой ситуации. Нужно только на это решиться. Решиться сказать: вот он я, я не притворяюсь, меня можно обидеть, я агрессивен — это я. Принимайте меня таким или оставьте в покое».
Симон: «И получишь по голове. Мы знаем, как это происходит».
Миха: «В этом-то и дело. Ты-то сам уже пробовал, Симон? Совершенно сознательно встать и сказать: или вы принимаете человека, которого видите и чувствуете, или можете продолжать и дальше мечтать о фантоме? Ты уже так делал? Пытался хотя бы?»
Симон: «Нет. Я часто хотел так поступить, но каждый раз вмешивался рассудок».
Миха: «Рассудок! Да выключи ты его, твой драгоценный рассудок. Слушайся тела. Тело знает, что для тебя хорошо. Для меня, например, хорошо сейчас положить голову на мягкие коленки. Это мое тело знает совершенно точно».
Миха положил голову ей на колени и улыбнулся ей снизу вверх. Она чувствовала себя замечательно. Казалось, все придвинулись к ней, как зябкие маленькие птицы, ищущие укрытия. Воцарилась тишина, нарушаемая только плеском волн вдалеке.
Потом она услышала голос Симона, хриплый и сонный:
— Давайте еще сходим к морю.
Они медленно поднялись на негнущихся ногах, у них слегка кружились головы. Ей ее голова казалась легкой, как воздушный шарик, готовый улететь. Миха взял ее за руку, когда они босиком шли по прохладному песку к воде. Он шел медленнее, чем остальные, и в какой-то момент обнял ее. Прошептал: «Пойдем, я знаю одно чудесное местечко для нас двоих. Там мы сможем купаться в лунном свете».
Она обрадовалась этому предложению, хотя ей не очень хотелось отделяться от группы. Ей так было хорошо вместе со всеми. Но Миха легонько укусил ее за ухо, она вздрогнула от прилива страсти, и пошла вслед за ним к скалам, на которые набегали волны. Миха вел ее за руку, поддерживал, когда она спотыкалась, и наконец они пришли на небольшое плато, которое, как он и обещал, было залито лунным светом.
Когда они вернулись, остальные уже залезли в спальники. Миха легонько поцеловал ее в губы и погладил по щеке. «Было чудесно», — прошептал он. Она не смогла ничего сказать в ответ. Она была счастлива и одновременно… Она не знала. Еще долго записывала в тетрадку, при свете фонарика, а остальные уже спали. Эта потребность — записывать переживания и опыт — появилась у нее лет с двенадцати или тринадцати, как будто это могло ей как-то помочь. Может быть, так оно и было.
* * *
На третий день она чувствовала себя растерянной, потому что Миха, хоть и был с ней приветлив, едва замечал ее. Зато Шаки был с ней особенно нежен, принес утром кофе в почти чистой чашке, когда она еще была в спальнике, держался к ней поближе, при каждой возможности обнимал… Вечером они поехали ужинать в «Фаро», большой, шумный, освещенный неоновыми лампами ресторан, где им подали устриц в чесночном соусе… Ночью Шаки пришел к ней, забрался в спальник, и они делали это тихонько, чтобы другие не слышали… Поцелуи Михи были грубыми и требовательными, поцелуи Шаки — мягкими и влажными. Она не знала, что ей нравилось больше, возможно, и то и то было одинаково… хорошо. Вечером они говорили о том, как важно набираться опыта. Миха сказал, что ощущение неудовлетворенности и боли зависит от оценки. Как только перестаешь оценивать, тут же перестанешь быть несчастным.
— Но и счастливым быть тоже не сможешь, — сказала она.
— Почему же нет? Ты можешь быть счастливой благодаря всему, что дает тебе новый опыт. Это исключительно твое решение — принимать жизнь с распростертыми объятиями, такой, как она есть, всеми чувствами, или нет.
— Хорошо, но один опыт более приятен, другой менее. Это так, и ничего тут не поделаешь.
— Вот именно, что нет! Это фундаментальная ошибка западного человека, обусловленная христианскими догматами. Мы оцениваем и осуждаем, потому что рождаемся в религии, которая возвела это в максиму. Оцениваем и осуждаем, вместо того чтобы жить и принимать все, что приходит.
Когда она задумалась над этим, то вынуждена была признать, что он прав, даже в том случае, когда речь шла о ней. Откуда берутся душевные страдания? Из-за того, что она принимает суждения и оценки других людей за свои. Другие представляли ее вполне определенным образом. Они считали, что ее бытие, как выразился Миха, не совсем в порядке. И она начала видеть себя глазами других. Но то, что видят другие, просто ничего не значит, ведь речь идет о ее жизни. Что-то значит лишь ее собственное мнение. А она может считать, что все в порядке, даже если другим это не нравится.
Страшно освобождающая мысль.
На четвертый день пришла очередь Роберта. Она уже привыкла к смене партнеров, она была, как сказал Миха в первый день, женщиной, имеющей гарем из пяти мужчин. У Михи были такие гениальные идеи, что открывались двери в неизведанные пространства собственных мыслей. Теперь она старательно следила за тем, чтобы ничего не оценивать, а если сомневалась, то старалась оценивать с положительной точки зрения. Она уяснила: это работает. Все, все зависит от того, как на это посмотреть! Жизнь — длинная река, и она отдалась ее течению, вместо того чтобы постоянно с ним бороться. Каким все становится легким, если перестать думать и просто быть!
Любовь, к примеру. Если исходить из предпосылки, что ни один человек не может принадлежать другому, то открываются безграничные возможности — встречать других людей и превращать любовь в чистую энергию.
Роберт был неловок и, очевидно, более неопытен, чем остальные. Он был первым, кого она сама отвела в то место, которое нашла еще в первый день. Клочок песчаного берега между двух скал, места как раз достаточно для двоих. Роберт был неловок и сделал ей больно, но это не страшно. Когда он кончил, его лицо исказилось, и он громко застонал, почти что закричал.
* * *
Шестой день. В этот день ей пришлось серьезно поработать над собой, но это была хорошая тренировка: не оценивать, не осуждать. Она купалась одна и, очевидно, пришла раньше, чем ожидали ребята, по крайней мере в пещере ее не заметили. Все смеялись. Обрывки слов долетали до ее ушей, и не слушать она не могла. Они смеялись, и звучало это несколько иначе, чем когда она была с ними.
— Какой она была с тобой?
— Влажной и гладкой…
— …давала…
— Ты свинья…
Все снова казалось зыбким, но ударение она поставила на слове «казалось». Ей было хорошо, все эти дни ей было хорошо, и только от нее зависело, будет так продолжаться или она снова замкнется в себе, обидится на всех, как всегда. И, таким образом, окажется отрезанной от всего, что может ее расшевелить.
Никогда больше она не сделает этой ошибки. Эти каникулы — она чувствовала это с самого начала — изменят ее жизнь, и не могла же она всерьез думать, что это будет легко. Боль, сказал Миха, — неотъемлемая часть жизни. Она сказала боли «да».
