Когда мы объясняем ситуацию маме, она вздыхает.
– Просто дай им возможность привыкнуть ко всему этому.
Она коротко обнимает меня, благородно делая вид, что не боится заразиться.
Я нервно глотаю слюну.
– Но ведь я могу помочь тебе, должен же быть какой-то способ. Знаешь, прежде чем я попала в больницу, несколько рекламных агентств предлагали мне заплатить за место на моей странице. Не уверена, что они все еще этого хотят, и получать выгоду от CZ88 не очень хорошо, но…
Она резко качает головой, хотя ее лицо выдает отчаяние. Мое возвращение домой не должно было причинить ей такую боль. Я подавляю возглас разочарования.
Звонит домашний телефон. Сэмми хватает трубку.
– Она не говорит с журналистами.
Он вешает трубку и выключает телефон из розетки.
– Время снова сменить номер.
Превосходно, еще больше беспокойства для моей семьи. В тысячный раз я говорю:
– Я так виновата.
– Не стоит. Кстати, это напомнило мне кое о чем.
Мама удаляется в кухню, а потом возвращается с моим телефоном в руках.
– Только что заряженный.
Я пишу сообщения Джеку и Эви, сообщаю им, что я дома, хотя какая-то часть меня боится того, что я могу увидеть на их лицах, если предположить, что они приедут сюда.
Джек отвечает:
ЕДУ К ТЕБЕ.
У меня перехватывает дыхание. Он по-прежнему хочет встретиться со мной лицом к лицу. Да, да, да. Я вполне могла рассчитывать, что он окажется слишком умным, чтобы верить всем этим паникерам.
У меня мурашки идут по коже от мысли, что я так скоро увижусь с ним. Я поднимаюсь наверх, чтобы привести себя в порядок. Почти две недели я проходила в спортивном костюме, так что я перерываю весь свой гардероб в поисках подходящей рубашки и шорт.
Когда он звонит в дверь, я сбегаю вниз и кричу:
– Я открою!
Глубоко вдохнув, я распахиваю дверь.
И за ней стоит Джек, мой милый золотой мальчик.
У меня голова идет кругом.
– Привет.
Все-таки он немного медлит, прежде чем обнять меня. Я стараюсь убедить себя, что этого и следовало ожидать. У меня щиплет глаза, и я вдыхаю его запах – запах пляжа и солнечного света. О боже, он кажется таким теплым и живым. Я могла бы стоять так, пока у меня внутренности не расплавятся.
А потом раздаются щелчки.
Заглянув Джеку через плечо, я замечаю двух парней с фотоаппаратами. Я втаскиваю Джека в дом и захлопываю дверь.
Мама смотрит, нахмурившись, как я задвигаю дверной засов, недовольно прошипев:
– Репортеры.
Она бросается к окну и выглядывает сквозь жалюзи.
– Они не на нашей территории, так что мы мало что можем сделать.
Мама мечется от одного окна к другому, закрывая жалюзи. Мы с Джеком помогаем ей.
Мне отчаянно хочется не попадаться никому на глаза, но я не могу позволить этим уродам запереть меня в доме.
– Мы снова выйдем.
Мама кривится.
– Они будут ходить следом и снимать вас, заглядывая через забор.
Я направляюсь в кухню, чтобы налить нам пару стаканов виноградного сока.
– Надеюсь, что не прямо сейчас.
Мы с Джеком выходим на улицу, наклонив головы так, чтобы ни одна камера не могла увидеть нас за живой изгородью. На горизонте чисто, и мы устраиваемся на качелях.
Он ставит свой стакан на землю.
– Постарайся ничего не пролить на меня, ладно?
Прошло всего лишь три недели с момента, когда мы сидели в другом дворике на той кошмарной вечеринке в честь окончания учебного года.
Я смеюсь.
– Я уже не та Эйслин, которая это сделала.
Мы оба осекаемся. В каком-то смысле это правда. Я не могу быть прежней. Не со всеми этими странными ДНК, внедрившимися в мой организм.
Он берет меня за руку.
– Ты осталась прежней – с той точки зрения, которая действительно важна.
Многое бы отдала, чтобы узнать, что это за точка зрения. Но я просто благодарю его и отталкиваюсь ногами от земли, чтобы раскачаться.
Мы сидим лицом друг к другу. Хотя это кажется мне небольшим жульничеством, я пытаюсь прочитать его выражение лица, используя свои новые способности. Одновременно с этим я оцениваю его выразительные скулы и челюсть, и золотисто-коричневую загорелую кожу. Только потом я замечаю тревогу и беспокойство в этих бесконечно голубых глазах.
Он кладет руку на спинку сиденья. Воспользовавшись этой возможностью, я кладу свою рядом, наши теплые руки соприкасаются. Он вздрагивает – но почти незаметно. Почти. Но он не убирает руку.
– По-прежнему никаких подвижек насчет противоядия? – спрашивает он.
– Они почти на сто процентов поняли, что это за вирус – тот самый, на который проверяли тебя. И какие измененные гены он переносил. Но теперь им предстоит выяснить, как прекратить действие вируса и убрать генетические модификации.
Он мягко спрашивает:
– Ты уверена, что все еще заразна?
– Я пообещала куче людей, что не буду рисковать.
Он берет меня за руку и наклоняется ко мне так близко, что я могу ощутить жар, исходящий от него. А потом он притягивает меня к себе и прижимает мое лицо к своей груди. Мне хочется расплакаться от ощущения, что именно так все и должно быть. Я прижимаюсь к его гостеприимному телу, будто специально для этого созданному. Он целует мои волосы, и по всему телу пробегают мурашки. Когда он кладет руку на мое обнаженное бедро, мои внутренности словно не могут решить – расплавиться или вспыхнуть. Ох, если меня не убьет CZ88, это точно случится из-за того, что нам можно быть «только друзьями». Но мысль о том, что если мы зайдем дальше, это может оказаться для него опасным, заставляет меня резко отодвинуться.
– Мы не должны даже искушать друг друга.
Его глаза блестят.
– Хочешь, чтобы я ушел?
Я тереблю воротник рубашки.
– Конечно, нет. Просто попытайся не быть таким, ну, не таким неотразимым.
Он смеется.
– Тогда оставь в покое свою рубашку.
Так я и делаю, а потом останавливаю качели, опустив ногу на землю.
– Все это просто безумно.
В ответ он лишь прикусывает губу. Он слишком восхитителен, не поспоришь. Конечно, это безумие, и виновата во всем я.
Из-за забора раздаются щелчки фотоаппаратов. Черт. Репортеры нас все-таки нашли.
Один кричит:
