Раздается резкий звук, будто лопается воздушный шарик. Потом руки в резиновых перчатках хватают меня за левую руку, заставляют разогнуть ее и разглаживают кожу. Я пытаюсь сопротивляться, и мне достается неслабая пощечина, от которой искры сыпятся из глаз. Я жалобно хнычу сквозь кляп.
Внутреннюю сторону локтя протирают чем-то холодным. Запах спирта смешивается с мускусным запахом громилы, который меня держит.
Что-то острое пронзает внутреннюю сторону локтя. Я вздрагиваю. Иглу выдергивают, а затем вонзают снова. И снова.
Голос рычит:
– Будет намного проще, если ты перестанешь дергаться.
У меня нет особого выбора, потому что мои руки стискивает кто-то огромный и потный, а еще один садится мне на ноги. Но даже когда мое тело полностью зафиксировано, игла вонзается в мою руку еще пару раз. Наконец она остается внутри. Голос произносит:
– Мммм. Похоже, я нашел то самое место, красавица моя.
Красавица? Кто еще недавно меня так называл? Воспоминание маячит на краю сознания. Пока у меня берут кровь – это длится долгие минуты, – у меня начинает кружиться голова и мысли путаются.
Голос шепчет:
– Твоя кровь течет так чудесно. Еще несколько колб…
Как много они уже взяли? Они выкачивают мою жизнь. Жизнь, которая совершила столько непредсказуемых поворотов. И все из-за одного глупого решения. Горячие слезы текут по моим щекам, когда я думаю о Джеке, о моих друзьях, о маме и Сэмми. Если бы только я понимала последствия своего поступка, когда разрешила доктору Стернфилд сделать то, что она сделала. Если бы хоть кто-то из нас понимал.
Если бы, если бы, если бы.
Звуки словно затихают вдали. За закрытыми веками вспыхивают пятна света. Я изо всех сил пытаюсь остаться в сознании, но мои мысли одна за другой растворяются в пустоте. И в конце остается только вздох.
Двадцать два
Придя в себя, я обнаруживаю, что лежу, распластавшись на шершавой холодной земле. Вокруг темно – светят только луна и звезды. У меня по-прежнему кружится голова, а сгиб левого локтя, покрытый засохшей кровью, горит от безумной пульсирующей боли.
Мое зрение постепенно приспосабливается к темноте. В нескольких десятках сантиметров от меня на боку лежит человек – совершенно неподвижно. Царапая колени о ветки и камни, я подбираюсь к нему и трясу его за плечо.
– Шейн!
Он тоскливо стонет и хватается за живот. Слава богу, он в сознании. Но дотронувшись до его лба, я чувствую обжигающий жар.
Его бьет дрожь.
– Где мы, черт побери?
Я оглядываюсь по сторонам.
– На поляне рядом с дорогой. Думаю, где-то далеко от города. Плохо видно.
Хрипло дыша, Шейн пытается сесть. Как только ему это удается, он подтягивает колени к груди и со стоном опускает на них голову.
Я глажу его по руке.
– Я пойду посмотрю, что там дальше по дороге.
Я встаю на ноги, отряхиваю свое изорванное платье и босиком, на цыпочках пробираюсь через заросли бурьяна. В свете звезд я вижу, что в одну сторону дорога растворяется в темноте. В другой стороне, возможно, есть слабый отсвет человеческого жилья, но я не знаю, насколько далеко.
Я возвращаюсь к Шейну и рассказываю, что увидела. Он прижимает руки к ушам и трясет головой.
Это напоминает мне свист, который слышала я сама.
– У тебя в ушах звенит?
– Скорее, жужжит, – говорит он. – Но это не значит, что я в любую секунду могу впасть в кому. С тобой же этого не случилось.
Слабое утешение. Ночной воздух холодит мою кожу, легко забираясь под платье на тонких бретельках. Когда Шейн замечает, что я дрожу, он обнимает меня своими горячечными руками.
– По крайней мере, они нас не убили, – говорю я. – И у тебя тоже взяли кровь?
Он распрямляет руку.
– Думаю, да, но я не помню. У меня голова раскалывается.
Я крепче обнимаю его.
– Как думаешь, сможешь идти? Если мы пойдем туда где вроде бы горит свет, у нас больше шансов найти помощь.
Хотя перспектива просить незнакомца на пустынной дороге подвезти нас кажется не такой уж заманчивой.
Шейн пытается подняться на ноги, но даже с моей поддержкой он тут же оседает на землю.
– Прости, блондиночка. Похоже, я никуда не пойду. Утром машин больше будет.
В лунном свете я вижу, что его лоб блестит от пота; Шейн дрожит, прижавшись ко мне. Возможно, утром будет уже слишком поздно.
Я держу Шейна за плечо, пока он не перестает дрожать.
– Я пройдусь немного дальше по дороге, может, замечу что-нибудь еще.
– Нет, останься со мной. Все равно сейчас на самом деле никто не может нам помочь.
Я по-прежнему вижу все как в тумане и с трудом преодолеваю дурноту, сжимающую мой желудок.
– Может, они ничего не могут сделать против CZ88, но кто знает, сколько крови взяли у нас эти ненормальные. И капельница тебе заметно помогла бы.
– Сомневаюсь.
Он будто пытается встать, но вместо этого скрючивается в позе эмбриона рядом со мной. Я сижу, прижавшись к его животу, так, чтобы видеть его лицо.
– Как думаешь, полночь уже прошла? – спрашивает он.
Этот вопрос звучит так внезапно, что мне кажется, будто он начал бредить. Я мягко говорю:
– Я уверена, что полночь давно прошла. Так что тебе нужно продержаться еще немного, и скоро уже взойдет солнце и кто-нибудь проедет мимо.
Он улыбается.
– С днем рождения, блондиночка.
У меня перехватывает дыхание. Мне что, и правда исполнилось семнадцать?
– О господи. Как ты догадался?
– Твой красавчик планировал устроить большую пирушку. Даже меня пригласил. А одна девушка по имени Александра – моя большая поклонница.
– Что? – я думала, Джек был настолько рассержен, что не хотел даже говорить со мной. Возможно, это и правда так, и все же он собирался устроить вечеринку. Вроде бы я должна превосходно читать поведение людей, но его я совершенно недооценила.
Шейн кривится.
– Думаю, я в каком-то смысле понимаю, почему ты так привязалась к этому парню, а не ко мне. Я вел себя как придурок, когда мы встретились.
Я хватаю его за руку и сжимаю ее все сильнее, пока он не издает возмущенный стон.
– На самом деле, думаю, правильное слово – «уродец».
Несколько секунд мы оба смеемся. Я чувствую, что мои глаза щиплет от слез.
Я говорю:
– Когда мы встретились, я была уверена, что выглядела как воображала или вроде того.
