– Нет, нет! Вы не понимаете! – спорила санитарка. – Она говорила то, что не могла знать! Она не могла этого знать! – повторяла Дания.
– Дания, я понимаю, очень странно, что ребенок цитирует тексты про блуд, но откуда нам знать, какими были ее родители?
Но Дания была безутешна, она не могла донести до медсестры смысл своих слов. Она не могла выдать свою тайну, которую хранила вот уже тридцать лет. Как бы она смогла рассказать работнику лечебницы, что долгое время работала проституткой в приватном заведении далекого отсюда города? Да какая организация захочет иметь дело с человеком такой репутации? Пусть даже это было в далекой молодости, и с тех пор прошло немало времени, репутация человека становится запятнанной на всю жизнь. Потому Дания могла только рыдать на плече медсестры, толком не объяснив свои страхи.
Но то было не единственным пугающим фактом в произошедшем. Слова Нины…то, что она говорила… ведь эти же строки давным-давно повторяла изо дня в день мать Дании – глубоко религиозная женщина, страдающая истерическим расстройством личности. Зная, чем зарабатывала им на жизнь Дания, она каждый день изводила дочь упреками, обвинениями, угрозами сдать дочь в полицию, а в очередном припадке цитировала строки из Библии и предсказывала грядущее наказание божье за блуд Дании. Те самые строки, которые сегодня произносила Нина.
– Ну что, плечевая, скольких обошла за сегодня? – так встречала ее мать, когда Дания возвращалась домой под утро.
Мать уже двадцать пять лет, как скончалась, но, разумеется, этот жизненный эпизод оставил отпечаток на всю последующую жизнь Дании, которая в скором времени после кончины матери переехала в другой город, поступила на медицинские курсы для санитаров и начала новую жизнь здесь в лечебнице, стараясь забыть и скрыть неприличный факт из биографии.
Как бы ни успокаивала ее медсестра, какие бы аргументы она ни приводила, Дания была уверена – Нина одержима бесом. Иначе как, как она могла узнать о ее прошлом образе жизни? О, это не совпадение, девчонка определенно знала. Богоборная потаскуха – так ее называла только мать. Богохульная мерзавка… в памяти резко возник образ матери, сидящей в кресле, укутанной в клетчатый плед. Нина не просто так произносила эти речи, которые Дания уже давным-давно выучила наизусть, слушая их каждый день из уст больной женщины. Нина словно знала, за какие ниточки дергать, чтобы пошатнуть самообладание санитарки. В серебристых дьявольских глазах читалась усмешка. Она нашла опухоль внутри ее души и надавила на нее так, что теперь та стала ныть и кровоточить.
Чтобы поддержать обезумевшую женщину, подбодрить ее и доказать, что Нина – это всего лишь ребенок, медсестра пошла с Данией. В туалете никого не было. Женщины заглянули в палату. Нина сидела на кровати, как ни в чем не бывало, и ждала, когда появится Дания, чтобы отвести ее на детскую площадку. С недавних пор Нина начала гулять под присмотром санитарки, и девочке очень нравилось находиться на свежем воздухе. Она ни за что не пропустит прогулку. Серые глаза малышки как никогда шире раскрывали невинность детской души. Нина слезла с кровати, стянула со стула шерстяной кардиган, который тайком вытащила из чемодана Аделаиды после ее смерти, и подошла к женщинам, показывая всем своим видом, что она готова идти гулять.
Разумеется, медсестра ничего не могла более сделать. Она увидела ребенка, вполне здорового, без обострений симптомов, без отклонений в поведении. Медсестра похлопала Данию по плечу в попытке подбодрить и спешно удалилась.
Дания же с опаской поглядывала на Нину, не видя в ней ничего, кроме обманчивого беса. Нина протянула руку Дании, и той ничего не оставалось делать, как взять девочку за руку и отвести на улицу.
С тех пор санитарка стала обращаться с Ниной более ласково, терпеливее. Дания перестала грубо хватать девочку, она, вообще, старалась ее не трогать, если только Нина сама того не желала. Она осторожно спрашивала, хочет ли та погулять, хочет ли идти в игровую. Дания оставляла Нину одну в уборной и покорно ждала, пока та закончит туалет. Она уже не ворчала каждый раз, принося поднос с едой, и старалась поставить его как можно тише, лишь бы Нина не заметила ее. Страх перед Ниной смело использовал воображение бедной женщины, уверенной, что одержимая дьяволом девочка видела Данию насквозь. Поэтому, в присутствии Нины женщина старалась изо всех сил не допускать даже мелкой грубой мысли, ведь бесовка определенно умеет их читать.
– Она обманывает всех, – бубнила Дания, наблюдая через стекло двери за тем, как Нина в игровой рисовала за столом в стороне от остальных детей.
Зара обеспокоенно взглянула на Данию. Она уже восемь лет работала с этой женщиной и была уверена, что Дания – абсолютно нормальная, адекватная женщина с сильным характером. Теперь же при виде испуганной Дании, Зара и не знала, что думать обо всей этой ситуации. Следует ли доложить медсестрам? В практике было много случаев, когда доктора психиатрических лечебниц сами становились пациентами. Неужели этот случай из их ряда? Но из чувства солидарности к пенсионерке Зара так и не осмелилась рассказать кому-либо о нелепом страхе Дании перед маленькой девочкой. Зара и сама через год выйдет на пенсию, а с теми крохами-подачками от государства, что она будет получать, можно только выживать, и потому терять работу не хотелось никому.
Дания вошла в палату после обеда. Нина старалась над очередным рисунком. Поднос стоял в стороне, Нина едва похлебала суп, зато съела целое яблоко. Дания протянула руки к подносу, взгляд женщины упал на рисунок Нины. Девочка возила зеленым карандашом по альбомному листу, закрашивая траву, на которой лежал человек. Но что это? Похоже, девочка нарисовала, как кровь сочится и его грудины, заливая цветную лужайку, а над ним возвышался другой человек, в руках которого определенно мясницкий тесак. И вдруг Данию осенило. Сколько подобных рисунков, выходящих из-под карандашей Нины, она складывала в ящик стола? Их там набралось уже сотни! Дания едва обращала внимание на сюжеты, но теперь вдруг вспомнила, что Нина только и делает, что рисует мертвых людей! Как же она не додумалась раньше?!
– Аделаила… Это сделала ты… – тихо произнесла санитарка и тут же осеклась.
Карандаш остановился. Дания замерла. Они были вдвоем в палате, их никто не слышал. А в коридорах стоял такой гам – Зара разгоняла малышей по койкам на тихий час – что никто и не услышит женский зов о помощи. Дания оцепенела от ужаса и не могла сделать ни шагу, а так хотелось выбежать из палаты, точно из комнаты с электрическим стулом, предназначенным для нее. Неподвижная Нина определенно раздумывала над тем, как бы по-тихому прикончить женщину.
– Она обижала тебя, – Дания заставила себя произнести эти слова в попытке доказать Нине, что она бы сделала с Аделаидой то же самое. – Она обижала тебя, и получила по заслугам…
«Не трогайте меня, и я не трону вас».
И хотя Дания не видела, как шевелились губы ребенка, она отчетливо услышала голос Нины в своей голове. Внезапно перед глазами вновь встал образ матери, качающейся в кресле, она что-то говорила, но Дания не слышала, хотя читала по губам очередные проклятия в адрес дочери. Дания заплакала. Это видение возникло из ниоткуда, словно кто-то насильно вытащил воспоминание из далеких мест в голове и заставил ее смотреть. Дания больше не сомневалась в своей правоте – Нина была сущим дьяволом.
