Свое решение проблемы он посчитал гениальным. Нина не стала спорить. Оно, действительно, ее устраивало. Тем же вечером Нина оказалась в «буйном» блоке. Калев выделил ей отдельную палату и санитара. Она больше не появлялась среди пациентов, ела в палате, гуляла вдали ото всех под надзором очередного цербера. Лечение свелось к минимуму: аминазин чередовался галоперидолом, витамины для общего развития и посещение врача раз в неделю. Нина устроила себе личный рай в стенах лечебницы.
– Я не могу постоянно выписывать распоряжения о твоем размещении в блоке для буйных, это будет выглядеть подозрительно, – говорил Калев, когда лечащий врач Нины заявил, что хочет поместить девочку в общий блок, – но ты можешь заставить врача изменить решение….
Нина поняла намек и теперь изредка изображала припадки, чтобы место жительства оставалось неизменным. Да, приходилось вытерпеть атаку санитара (у Остапа была такая мощная хватка!), болезненный укол транквилизатора и унизительное самопроизвольное мочеиспускание во время насильственного сна. Но уж слишком комфортно было в одиночной палате, да и к Остапу она привыкла.
***
– Ну, что ж, Нина, – Йокин закрыл историю болезни в сотни страниц, наверное, самую толстую в этой лечебнице, собрал блокнот и всем свои видом показал, что сеанс подошел к концу, – думаю, на сегодня хватит. Встретимся завтра, как тебе?
Нина одарила его уже привычным молчанием. Йокин вздохнул. Случай был для него тяжелым, но не безнадежным. Он был уверен, что сможет разговорить Нину, нужно только время.
«Да, трудновато будет с тобой, Нина, но я постараюсь»,– подумал доктор и был уже готов встать, как вдруг послышался шепот.
«Аделаида… Маркус… Дин»
Йокин опешил. Он смотрел на неподвижную Нину, которая только и могла удостоить его безразличным взглядом, но никак не словом. Губы ее были сомкнуты. Тогда откуда же послышался шепот? Может, Йокин уловил чей-то разговор из коридора? Или через приоткрытую створку окна? Наверняка! Не могло же это ему показаться!
Йокин поспешил к двери. Он еще раз взглянул на Нину, пытаясь убедиться, что не бредит. То ли от сквозняка, то ли от холодного взгляда серых глаз, по спине доктора пробежали мурашки, коснулись затылка, и приподняли на нем волосы. В самом деле, не от странного шепота же!
Сквозняк!
Наверняка!
Глава 3. Бесхитростная душа
Ложка со звоном опустилась в пустую тарелку, ознаменовав конец трапезы. Нина доела, наконец, подобие кукурузной каши и спешно натягивала брюки. Хочется поскорее выйти на свежий воздух после сумасшедшей ночи. Один минус в буйном блоке – буйные крики. Истерики частенько накатывали на здешних жильцов, и тогда начиналась цепная реакция: истерика от одного передавалась второму, третьему, пока не прибегали санитары. Но, к сожалению, некоторым из пациентов было запрещено колоть транквилизаторы, поэтому приходилось выжидать, пока бесы освободят голову бедняги и он уснет. Прошлой ночью Алтону снова стало плохо. Издавая истошные вопли, он пытался выковырять из ребер мнимых червей, и уже был на полпути к успеху, если бы не подоспели санитары. Мальчика привязали к кровати и оставили мычать до тех пор, пока не подействовало снотворное. Разумеется, за несколько минут он успел заразить воплями соседей, и те еще полночи не могли угомониться.
Нина уже надевала тапочки, когда раздался стук в дверь. У Нины мог быть лишь один визитер. Железная дверь скрипуче отворилась, и на пороге предстал доктор Калев.
– На улице собирается дождь, – сказал доктор, заметив на ногах девочки прогулочные тапки.
Нина не ответила и продолжала сверлить Яна пристальным взглядом.
– Но ты права, все лучше, чем сидеть в четырех стенах.
Нина стояла в ожидании того, зачем пришел Ян.
– Бежишь на встречу к другу? – улыбнулся он.
Нина легонько кивнула.
– Я тут подумал, может, ты тоже захочешь ее чем-нибудь угостить, – Калев протянул упаковку арахиса в разноцветной глазури.
Глаза Нины вспыхнули от радости. Она тут же взяла шуршащий пакет из рук Калева.
– Спасибо, она его любит, – тихо прохрипела Нина.
Калев снова улыбнулся.
– Ну, беги.
Мужская рука мягко похлопала по плечу девочки. Нина набросила халат и исчезла за дверью палаты.
Нина любила одиночество. Оно стало для нее естественной средой обитания. Ее предоставили самой себе, и это было здорово. Никто не лез с пустыми разговорами, не пытался обратить ее внимание на какую-либо бессмысленную ерунду, люди избегали даже смотреть на нее. В лечебнице Нина была сродни серой едва заметной тени: тихая, малозначительная, невидимая. И Нину это устраивало. За десять лет, проведенных в этой мрачной обители жутких недугов, она превратилась в подобие амебы – сгусток клеток, медленно перетекающий с одного места на другое, но не покидающий пределы водоема. Она знала лечебницу так, как ее не знает ни один из работников. Благодаря своему таланту заглядывать в головы людей, она уже давно знала планы зданий и прилегающей территории, и точно неуспокоенный призрак могла бродить то там, то здесь, фактически не покидая своей одиночной палаты. Дом, милый дом, пропитанный запахом спирта и лекарств, населенный самоубийцами, маньяками, анорексиками и прочими шизиками, наполненный бесконечным отчаянием и безумными страхами.
Все без исключения пациенты стремились поскорее покинуть белые стены лечебницы. Многие из них достигли невероятных успехов в одурачивании докторов, верящих в чудесное исцеление подростков, которые на самом деле имитировали выздоровление, просто потому что хотели вернуться домой. Многих обличали, и, к их несчастью, срок пребывания в этом больном мире продлевался. Были и те, кому здесь нравилось. Но это уже самые отъявленные психи, которые смогут найти себе место лишь в одной социальной нише – той, что за стальной решеткой, заполненной оранжевыми робами. И даже эти будущие преступники рвались на волю – там-то возможностей проявить свои больные наклонности гораздо больше.
Нина же не принадлежала ни к одному из этих типов. Потому что у нее ничего не было там за стеной. Она никогда там не окажется. С ее-то набором симптомов ее ждут только в одном месте – во взрослой психбольнице. Вот и все ее будущее: бесконечное сумасшествие.
Утренняя прохлада обдала свежестью. В воздухе пахло назревающим дождем. Нина любила дождь. Он будто смывал безумие со здешней почвы, и земля обновлялась.
Нина всегда с удовольствием гуляла по аллее, тянувшейся вдоль журчащего ручейка. Обычно она снимала свои старые ботинки, доставшиеся ей от сына какой-то санитарки, и уже исчерпавшие лимит носки, и шла босиком по влажной холодной траве. Позади всегда вышагивал Остап – верный и тупой как пробка санитар, приставленный к ней Яном. Нина уже давно привыкла к этому огромному метису. Он был под два метра ростом, а руки – каждая диаметром с ее талию. Мысли редко посещали его лысую голову, и это очень нравилось Нине. С Остапом ее воспаленный мозг отдыхал – слушать-то нечего.
