Калев сглотнул.
– Я просил тебя говорить со мной языком, а не мыслями! – процедил доктор сквозь зубы.
Нина смотрела в окошко и видела лишь противоположную голую кирпичную стену без облицовки. Калев стоял возле двери, но сбоку от окна. Как же ей хотелось увидеть его! Как бы она не злилась на него, она скучала. Мысль о том, что он ненавидит ее, отчаянно скребла в груди.
Нина едва слышно откашлялась и повиновалась доктору.
– Как она? – спросил хриплый голос.
– Стабильно, – тут же ответил Калев.
Нина прижалась щекой к холодной железной двери. Она так хотела увидеть подробности этого скудного ответа, она пыталась проникнуть в его голову, но это давалось с огромным трудом. Нина была ослаблена воспитательным, а может, уже пожизненным заточением. А невозможность видеть доктора делала доступ в его голову еще сложнее. Она видела какие-то отрывки, но даже не понимала, к чему они. Возможно, сам Калев сопротивляется ей. В груди снова заскребло.
– Я знаю, что глупо просить тебя, – начал Калев, – но все же я прошу тебя быть честной. Это сделала ты?
Повисло молчание, и в эти бесконечно тянущиеся секунды Калев готов был поклясться, что осязает Нину в воздухе вокруг себя.
– Ты так страстно желал узнать как, что не задал другого вопроса – зачем мне это? – медленно прохрипел голос.
Калев выдохнул. А ведь она была права. Он даже не спросил себя, а зачем Нине это понадобилось? Его паранойя сыграла с ним шутку.
– Ян, она ведь не здесь…
Калев придвинулся к окошку, боясь ошибиться в том, что слышит.
– … не в этом мире, – звучал шепот из-за двери.
Калев сглотнул. Он прекрасно понимал Нину. Каким-то образом она чувствовала состояние Тори. Она знала.
– Ян, – голос Нины прозвучал также хрипло, но настойчиво, – ей нельзя там оставаться.
И снова Калев понимал, о чем она говорит. С каждым часом, проведенным в коме, Тори теряла время. Одна за другой клетки мозга постепенно и безвозвратно отмирали. Вместе с Тори теряли время и врачи. Они не могли ей помочь. Никто не знает, как вывести человека из комы. Но неужели Нина знает? Калев одернулся. Что за дурацкие мысли? А что если он прав? Нина обладает талантами, которые он до сих пор не знает и боится. А что если это был ее первоначальный план? Что если она уничтожила Тори, чтобы получить возможность выйти на свободу? Насколько она коварна? Насколько она опасна? Насколько она человечна? Но Калев знал, что как бы он ни опасался Нины, он не мог уйти, не получив ответ на свой вопрос, который уже раздразнил его ученую натуру: насколько она способна?
– Ты можешь ей помочь? – спросил доктор.
Повисла тишина. Калев нервничал, а мысль от того, что Нина чувствовала, что он нервничает, заставляла нервничать еще сильнее. Тишина продолжалась. Может, Нина рассчитывает следующие ходы своего подлого плана? А может, она просто не знает, способна ли она помочь? Калев был готов поклясться, что еще чуть-чуть и услышит в мрачной тишине стук сердца за железной дверью.
– Да…
Слово прозвучало так четко и так громко, словно раскатистый гром посреди ночи. Калев едва слышно вздохнул.
– Я приду ночью, – сказал он и, как можно скорее, покинул мрачный подвал.
Калев даже не взглянул на санитара и молнией поднялся по лестнице. Оказавшись в светлом коридоре первого этажа, он облокотился на стену и, наконец, дал волю страху вырваться на свободу. Сердце бешено колотилось, прохладный воздух пробежал по спине, заставив, наконец, обратить внимание на вспотевшую спину, уши горели огнем, а Калев испытывал наслаждение от привычного запаха лекарств повсюду.
Наконец, когда он успокоился, тут же вернулся рассудок ученого. Что ты делаешь? Какая еще помощь? От нее? Ты спятил? Калев двигался вдоль больничных коридоров. Взгляд был отсутствующим, он не замечал никого и ничего, лишь свое смятение. Он может совершить роковую ошибку, выпустив Нину на свободу. Но с другой стороны, возможно, она, действительно, сможет вернуть Тори. Да и сколько он будет держать Нину в изоляторе? Он уже нарушает все возможные человеческие права, заперев ее там. Если кто узнает, что он использует настолько устаревший (ах, если бы) метод в лечении больного, его бы уже отдали под суд. Да, она нарушила те же самые человеческие права еще больше, отняв жизнь у людей, но это было ее решение, ее совесть. А даст ли его совесть ему спокойно жить дальше, зная, что в сыром подвале находится пациент?
Калев не заметил, как оказался у дверей своего кабинета. Он закрыл дверь на ключ изнутри, тяжело плюхнулся на диван, и так и остался сидеть на нем, пока старинные антикварные часы не пробили девять вечера.
Пациенты уже разбрелись по блокам. Единственное место, куда их отпустят – это игровые, где они проведут остаток вечера до отбоя в одиннадцать. Тогда-то Калев и отправится за Ниной.
Но вот часы тяжело пробили одиннадцать часов, а Калев все не решался сдвинуться с места. Вопросы, вопросы, вопросы… Сомнение, подозрение, паранойя,… Что же он делает?
Калев потер глаза. Все это время он вспоминал о том, что он сделал, а что нет, что нужно было бы исправить, но безжалостное время никогда не позволит. Вскоре он уже мог ответить на свой навязчивый вопрос.
Что он делает?
Он верит ей.
Пробила полночь. Кабинет главврача опустел.
Больница стихла. В коридорах горел тусклый свет. Калев старался идти, как можно тише.
Остап встретил его с заспанными глазами. Он без лишних вопросов проводил Калева к изолятору. Толстый ключ исчез в скважине. Замок громко скрипнул. Калев потянул дверь.
Нина сидела на полу у дальней стены. Как только в проеме показалась фигура Калева, Нина тяжело встала, опираясь на стену. Она уже была готова. Не желая стеснять Яна или же дать ему повод отказаться от затеи, Нина опустила глаза.
Оказаться снова в большом мире после двух недель заточения было очень странно, хотя и приятно. Нина ощущала себя непривычно. Все-таки в той коморке она уже знала каждый сантиметр. Более того, в подвал редко проникали чьи-либо мысли, и поэтому почти все время Нина была предоставлена себе и мерзким невидимым Друзьям, которые постепенно вылезали из нор, охваченные новым голодом. Здесь же на Нину нахлынул нескончаемый поток голосов. Она снова слышала и видела мысли обитателей. В скором времени от резкой атаки на мозг разболелась голова.
Они шли очень долго. Пришлось выйти в морозную ночь, чтобы добраться до блока, где лежала Тори. Калев всю дорогу озирался по сторонам. Нина была ему благодарна. Он шел на преступление ради нее. Хотя нет. Ради Тори. Он давно разочаровался в Нине. Запах недоверия и даже презрения Нина чуяла отчетливо.
Наконец, они достигли цели.
Калев открыл дверь. В нос сразу ударил запах спирта и лекарств. Виктория лежала в кровати. Вид девочки был безмятежен, и с виду вроде бы и волноваться было не за чем, если бы не множество трубок, подсоединенные к тощему телу. Физраствор и трубка для гемодиализа в венах, интубационная трубка в горле, мониторы у изголовья пикали на перебой, рисуя кривые линии и цифры. И среди этого белого вонючего пикающего царства расположилась полуживая Тори.
