– Без вопросов! Как закончим, я позвоню.
Связь оборвалась.
Эрик устало повалился на спинку кресла. Голова уже гудела от не покидающих ее мыслей, а может, из-за отсутствия полноценного сна. Пошел уже третий день бессонницы Эрика. От количества выпитого кофе дрожали пальцы, и появилась нездоровая одышка. Эрику необходим был отдых, как бы он ни упирался.
Но как мог он отключиться в момент, когда его детище умирало у него на глазах? Он много раз предрекал гибель своей империи, но это предсказание всегда казалось каким-то недостижимым, нереальным. Как невозможность того, что ты выйдешь на улицу за продуктами, а в следующую секунду умрешь от упавшего сверху цветочного горшка. Или как невероятность того, что твой самолет попадет в сильную турбулентность и разобьется. Этого просто не может быть! Это не может случиться со мной! С другими – да! Но не со мной!
Но горшок таки убил его, и самолет разбился. И теперь он сокрушался о том, что не был более осторожен, и не относился к потенциальной угрозе со всей серьезностью.
Однако, Эрика разрывало двоякое чувство. С одной стороны, наблюдать за сокрушительными событиями, что он предсказывал много лет назад, было больно. Но с другой стороны, захватывающе. Именно потому, что он их предвидел. Как ни крути, Эрик был прирожденным стратегом, и как в любом стратеге в нем жил этот садистский азарт, обожающий сложные перипетии и лабиринты, из которых он должен найти выход. Спустя столько лет его кажущийся с виду дохлым дух авантюризма ликовал от предстоящей схватки. На столе засияла новая шахматная партия, правила те же, и исход из нее тот же: ты либо станешь еще более легендарным и великим, либо умрешь.
Снова зазвонил телефон. На этот раз запела Дива.
– Эрик, мы на побережье, – прозвучало в трубке.
– Что? – не понял Эрик и взглянул на часы. Полтретьего ночи.
Слушая в трубке сбивчивый рассказ Роберта о том, что Нину снова охватил небывалой опасности жар, Эрик уже взял ключи от машины и бросился прочь из офиса.
В машине он вбил в навигатор координаты, что передал Роберт, и помчался на зов друга.
С Ниной что-то происходило, и это было неспроста. Как и Эрик, Нина сильнее остальных переживала все происходящее, но на более чувствительном и эфемерном уровне. Она определенно что-то уловила и пыталась разглядеть. Когда кто-то или что-то посылало ей видения особой важности, реакция ее организма была всегда одинаковой: ее бросало в жар от попыток узреть глубину образов. Но этот раз был особенным. Нину еще никогда не охватывал жар такой силы. Эрик поймал себя на эгоистичной мысли о том, что ему настолько необходимы ответы, что он даже не задумался о тех страданиях, сквозь которые Нине приходится идти ради этих ответов. Как бы Эрик ни пытался отмахнуться от напрашивающихся выводов, он не смог переубедить себя в обратном: его охватило глубокое чувство вины перед Ниной. Одышка вдруг стала интенсивнее, Эрик буквально ловил ртом воздух. Кажется, у него развивается тахикардия. Он еще никогда не чувствовал себя настолько старым.
Через час он уже был на месте, пытаясь разобраться в самом сердце ночной мглы в хитросплетениях многочисленных дорожек, ведущих к пляжу, и вскоре, наконец, нашел нужную. Впереди он различил свет фар двух автомобилей, Эрик поехал к ним точно к маякам. Кое-как припарковав машину, Эрик побежал к Роберту, который уже вышел из машины навстречу другу.
– Где она?
– Вон, на берегу, – указал Роберт в сторону пляжа.
Эрик подошел к стальным перилам, ограждающим парковочную площадку от пляжа, и глаза его расширились от шока.
– Она же практически голая! – воскликнул он, готовый разорвать Роберта в клочья.
– Она не взяла ни куртку, ни ботинки, – объяснял Роберт, и, предвосхищая следующий вопрос, тут же добавил. – И она просила не тревожить ее, пока она не закончит.
Эрик буквально заныл от отсутствия возможности действовать. Он ненавидел моменты ожидания, они могли тянуться целую вечность! Эрик громко вздохнул и смирился с участью. Он мог только наблюдать за сверкающей в ночи белоснежной сорочкой, сидящей на одном из забытых деревянных лежаков.
К этому времени из машины показались Фидо и Учтивый Карл и встали позади Эрика, вцепившегося в перила.
– Эрик, она знает, что делает. Сколько раз мы заставали ее на балконной террасе посреди дождя или мороза, – хрипло объявил Фидо.
– Да, Эрик. Давай, позволим ей сделать то, что она умеет, – согласился Роберт.
– У нас в машине есть пончики и термос с кофе, – предложил Карл.
И его глупое и даже детское предложение показалось заманчивым.
Мужчины подкрепились скромными запасами кофеина и сахара, а потом разбрелись по машинам и продолжили ждать.
Эрик сидел рядом с Робертом, в машине тихо играла джазовая музыка, не позволяя им забыться сном. А Нина по-прежнему сидела у самой кромки воды и смотрела в ночную мглу перед собой, туда, где море давало знать о своем присутствии накатами волн и далекими огоньками яхт и катеров.
Она чувствовала его. Он был где-то совсем рядом. Словно за невидимой, но плотной стеной. Протяни руку и ты дотронешься до него, но в то же время он был недостижим. Эта стена между ними все никак не рушилась, какие бы усилия Нина не прилагала. Она отчаянно вглядывалась в густой мрак, сосредотачивая все свои мысли, желания и стремления отыскать его в этой черноте. Иногда ей казалось, что она слышит его зов, но это были отзвуки прибоя где-то о скалы. Иногда ей казалось, что он стоит точно позади нее, и она даже ощущает его дыхание на своей спине, но это был лишь холодный зимний ветер.
Все эти сны, что она видела на протяжении многих месяцев, вели к нему. Он особенный, исключительный и очень сильный. Он был точно снежный вихрь, нещадно хлещущий по лицу и телу своими острыми стеклянными льдинками. И он все ближе подкрадывался к ней, а она осторожно шла ему навстречу. Он нес с собой ароматы, характерные только для него, для его жизни, для его судьбы. Он пах хвойными рощами, порохом, горящим поленом, источающим дым через трубу, апельсином и гвоздикой, варящимися на плите, тяжелый древесный запах сигар был особенно настойчивым и густым. Но больше всего он, разумеется, пах смертью, которая окружала его точно аура. Он нес ее с собой уже так давно, что она прочно укрепилась в его сердце, поработила душу и стала его неотъемлемой частью. Ее ни за что не вытащить из глубинных нор нутра, он не может жить без нее, как бы абсурдно это ни звучало. Он не может жить без смерти. Так же, как и Нина. И эта схожесть пугала ее.
Нина все больше понимала причину, по которой она чувствовала его уже так давно, из такого далека. Они оба – мертвые души, потерянные среди живых. Смерть забрала их человечность, оставив им лишь месть в сердцах, которая движет ими до сих пор. Она лежит где-то очень глубоко, они даже забыли о ее существовании, но это не значит, что ее нет. И сейчас Нина, как никогда яснее и четче, ощущала этот болезненный колкий комок, гирею осевший на груди, воспевающий о тяжести ее существования по причине того ненавистного палача, что одним лишь коротким движением пальца отнял у нее не только родителей, но и ее саму. Он забрал ее душу. Он изуродовал ее рассудок. Он искалечил ее тело. И ушел праздновать свою победу. Он праздновал до сих пор, пока Нина изнемогала от страданий, от невыносимой боли утраты, от пожизненного траура.
