— Не скажи, со своими беспредельщиками нам справиться будет легче, — не согласился командир, не переставая подставлять ухо отзвукам боя. — нН забыл про Буденновск с Первомайским, про дохлые базары Черномырдина и Ельцина с Басаевым и Радуевым. Представь себе, если хлынут эти банды из чехов, ингушей, татар и прочей сволоты на города и села России. Что от нее останется?
— Не забудь добавить — от светлой, — ухмыльнулся заместитель. — Ты бы лучше подсчитал, сколько зла натворили солнцевские с люберецкими бригады и подольские с тамбовскими. Грабили и убивали своих без оглядки, я не упоминаю про Уралмаш с Тольяттинскими автовазовцами.
— Я сказал, что мне справиться со своими легче, — напрягся командир.
— Тогда не стоило создавать Союз Советских, — не остался в долгу старлей.
— По машинам, — капитан, развернувшись к милиционерам, резко взмахнул кожаной перчаткой. Уже на ходу, усаживаясь в тесный “ДЭУ”, бросил своему заму через плечо. — Не хера было самим проситься под крыло матушки-России, не создался бы и Советский Союз.
— Никто не просился, это была настоящая экспансия, — огрызнулся тот.
— Тогда надо было воевать лучше.
Милицейский “Уазик” с парой корейских “ДЭУ”, исполосованных голубой краской, ворвались по узкой дороге в рощу. Проелозив какое-то расстояние на тормозах, выбросили из распахнутых салонов человек двадцать поджарых собровцев в пятнистых бронежилетах. Бойцы, вскинув на ходу стволы АКСов с откидными прикладами, дали в воздух дружный предупредительный залп. Наверное, его приняли за подоспевшую помощь к какой-либо из сторон, потому что стрельба усилилась. Собровцы придвинулись вплотную к людям, уничтожающим друг друга, повели стволами поверх голов, заставляя последних прижиматься к земле. Кто-то из мешанины беспредельщиков в горячке разборки пальнул в сторону ментов, и получил немедленно в ответ целый рой раскаленных пуль. Автоматные очереди тут-же прекратились, армяне, прячущиеся за автомобилями, побросали оружие подальше от себя. То же самое сделали их противники, лежащие за корявыми телами деревьев. На дороге и по ее обочинам разбросались с обеих сторон в различных позах члены двух отмороженных бригад, отпускающие души на небеса. Собровцам такая картина была не в новинку, они зорко следили за тем, чтобы кто-то не пальнул в них по дурости.
— Вот сука, взял бы чуть повыше, и как раз под горло, — боец, с трудом переводя дыхание, показывал сослуживцам пулю, застрявшую в бронике. — Нагнуть две акации, привязать падлу за ноги и разорвать пополам.
— Его без акаций порубили в капусту, — откликнулся товарищ, стоявший рядом, смахивая пот, выступивший из-под каски. — Родная мать не узнает.
Один из трупов на середине дороги зашевелился, все автоматы и пистолеты тут-же взяли его на прицел. Бойцы настороженно наблюдали, как расслаивается неторопливо на две половины толстое тело, разбухшее от одежды. Отбросив “ТТ”, оно высвободило из-под широкого черного пальто сначала руку в джинсовом рукаве, потом ногу в зимнем сапоге на толстой подошве. Пальто ничком уткнулось в промороженный насквозь асфальт, а человек сел, наконец, задницей на укатанный наст, припорошенный снегом с алыми подтеками, замотал коротко стриженной головой. Казалось, его от мощного взрыва контузило. Командир подразделения, всмотревшись в окровавленную морду, хлопнул по бронежилету рукояткой “Макарова”:
— Твою мать… Уцелел.
— Кто это? — уставился на обрюзгшую фигуру, напрягая зрение, прапорщик, стоявший рядом. — По моему, он из бригады беспредельщиков с центрального рынка.
— Так и есть, бригадир, собственной персоной.
— Вот сука, повезло, а? — подключился заместитель командира. — По расположению трупов, на переднем крае стоял. Его должны были изрешетить.
— А он хитрожопый, из кацапского наплыва, как только прикатил из области, так сразу пошел в дамки, под крыло начальника уголовного розыска рынка, — сплюнул капитан с радостной злостью. — Замочил главаря конкурирующей группировки и тут-же прикрылся его телом. Проторчал до конца разборки под ним.
— Ворэт пуци кунэм, — матернулся старший лейтенант по армянски. — Всех отморозков надо следственным органам не сдавать, а перестрелять прямо на месте, чтобы больше не смердили.
— Опоздал, дорогой, уже воронки вызваны, — ухмыльнулся в усы командир. Крикнул бригадиру, продолжавшему качаться посередине дороги. — Слонок, поднимайся, пора своих пересчитывать.
— Стараюсь, — донесся хриплый ответ. — Слышь, служивый, разреши сотовым воспользоваться. Страсть, как захотелось с женой побазарить.
— Обойдешься, руки за голову и на раскорячку вон к той машине. Если не можешь идти, руки опять за голову и мордой вниз. Я два раза не повторяю.
Из-за деревьев показались крытые зэковозки с тупорылыми радиаторами.
Глава тринадцатая.
Валютчик Сорока, прикованный наручником к ржавой водопроводной трубе с горячей водой, проклинал день, когда связался с Чохом, скупщиком орденов и медалей. У него не возникало сомнений, что это он, длинномордый и голенастый нумизмат со стажем, похожий на американского ковбоя, сдал его незнакомым парням, перехватившим уже по дороге домой и приволокшим сюда, в этот вонючий подвал неизвестно под каким зданием и в каком районе города. Единственное, что успел он сделать, это позвонить Скирдачу по сотовому, и, пока крутились на “Уазике” по закоулкам, назвать приблизительно место плутания. Похитители часто останавливались, выходили из машины, совещались, скорее всего, точного места назначения они сами не знали. Этим и воспользовался меняла, не шмонавшийся вначале. Ему почудилось, что они елозили по знаменитой Нахаловке, беспредельного района со дня основания города Ростова-на-Дону, хаотично застроенного частными домами. Потом последовал удар в челюсть и провал. Очнулся Сорока на бетонном полу, мокром от воды, текущей из труб, одна рука была свободной, он провел ею по лицу и сразу отдернул. Под пальцами вместо бровей, носа и губ заслякало липкое месиво. Значит, молотили без сожаления, а это верный признак того, что валютчик ни к чему беспредельщикам, и нужно готовиться к самому худшему. Сорока, вспомнив о сотовом телефоне, зашарил по карманам, они оказались вывернутыми наизнанку. Ни ключей от квартиры с машиной, ни записных книжек, ни мелких денег. Барсетки возле бока с крупной суммой валюты, капусты, с золотым ломом больше сотни граммов, с изделиями из него, тоже не нашлось. Спину сводило ноющей болью, по ногам будто потопталось стадо слонов, Сорока попробовал добраться по горячей трубе до сипящих звуков, это ему удалось с большим трудом. Маленький фонтанчик бил из второй трубы с холодной водой, проложенной намного выше первой. Влага, ржавая и едкая на вкус, освежила немного полость рта и усохшее горло, он собрал ее рукой сколько сумел, смочил разбитое лицо. Вспомнил вдруг, что в сапоге с высоким голенищем, задернутым брючиной, должен быть охотничий нож. Он по крестьянской привычке засовывал такой же нож за голенище сапога, когда приходилось перед зимними праздниками ходить по дворам и резать свиней и овец. Было удобно, почесав животину и заставив ее расслабиться, выхватить клинок за удобную рукоятку и всадить его в мягкое живое тело, ощущая, как собирается оно стремительно в одну точку, как принимается трепетать на конце стального жала каждой жилочкой. Так и держать, неторопливо проворачивая, пока внутри не умрет сама жизнь. Сорока пошарил пальцами по брючине, нащупал рукоятку, сделанную из оленьего рога, улыбнулся, откинувшись на трубы. Одного он сумеет забрать с собой, а там как господь решит. А пока не грех бы освободиться от стального браслета, успевшего надавить запястье до онемения всей кисти. Хорошо еще, что верхняя его половина нагревается не очень, не распространяясь на нижнюю, хотя сам браслет трогать бесполезно, но может сгнила труба, к которой он прикован. Ее надо поковырять острием, нашарить слабое место, тогда останется одна проблема — лишь бы хватило времени, остальные заботы осыпались бы как осенние листья. Сорока чутко прислушался, ни звука, ни шороха, или дом был нежилой, или наступила глубокая ночь и жители спали. Выдернув нож из-за голенища, он потыкал по поверхности трубы, острие не входило в слой краски, оно скользило, та перемешалась, наверное, со ржавчиной, образовав крепкий защитный слой, но работать надо, иначе отдыхать придется на том свете. Валютчик снова и снова, перевернув на живот непослушное тело, пробовал на крепость трубу, проложенную еще хрущевскими, скорее всего, сантехниками.
