— Его нету прямо за вашим Ростовом, отъедь километров пятнадцать, хоть к неклиновцам, убедишься сам. Я туда стадо уже при перестройке гонял. По обмену, — уперся мужик на месте, снова пытаясь вырвать из цепких пальцев незнакомца рукав своего плаща. — Никакого такого Коцы я не знаю, и говорить мне с тобой не о чем.
— Не велика проблема, я тебе сейчас его обрисую, и ты вспомнишь. — мужчина схватился за плечо второй рукой. — Пошли, говорю, коли приехал.
Грубый жест мужчины окончательно лишил пастуха душевного равновесия, так себя вести могли только городские милиционеры, привыкшие деревенских не считать за людей. Он, дернувшись по направлению к воротной ферме, попытался оттолкнуть от себя мужчину, жавшегося к нему все теснее. Завязалась короткая борьба, укрепившая его в сознании, что этот человек нехороший. Пастух повертел головой вокруг, рассмотрел в толпе еще одного, похожего страждущими глазами на того, кто старался затащить его в простенок. И он завизжал от страха, от мысли, что узелок с драгоценностями, принеснный с собой, могут тоже отобрать недобрые люди. Как пропал перед этим такой-же, спрятанный в собственном подворье под застреху. В этот раз дочка с внучком и зятем точно не задержатся в родной хате, придется Новый год справлять в тоскливой компании престарелой матери и нескладной супружницы, отработавшей свое на молочно-товарных фермах.
— Отцепись, репейный, от меня, не знаю я никакого валютчика… — заголосил он в полный голос. — Я за колбасой приехал, никаких ваших коцев не ведаю…
Вокруг образовалась небольшая толпа, многие из людей посматривали с живым участием на деревенского мужика, перепуганного насмерть, пытавшегося безуспешно вырваться из цепких пальцев прилично одетого мужчины. Но не спешили вмешиваться в дебош по причине незнания вины колхозника, которому в заскорузлых ладонях не хватало лишь кнутовища. То ли он что-то утащил, то ли сплюнул, не оглянувшись. В Ростове-папе незыблемо соблюдался один непреложный закон — каждый отвечает только за себя. В этот момент высокий парень за двадцать лет разорвал живое кольцо, оттолкнув мужчину, вцепившегося в рукав, он рывком дернул пастуха на себя:
— Это мент, отрывайся от него, — сказал он негромко на ухо. — А скупщик ждет тебя во дворе знакомого тебе дома через проспект. Дергаем отсюда.
Прилично одетый мужчина растерянно прищурился маленькими глазками, но в драку не полез, сунулся сквозь толпу по проходу, завертев головой по сторонам, в поисках милицейского наряда. Народ, посчитав бесплатный концерт оконченным, тоже навострился по своим делам,
— Какой скупщик?.. — рявкнул было пастух, и осекся, без сопротивлений поволокся за парнем, вспомнив двор, в котором проводил сделку со скупщиком царских орденов. Но переспросил. — А где он сам?
— Я же сказал, во дворе дома через проспект, — повторил тот, подталкивая мужика через трамвайные линии. — Машину возле стоянки видишь? Садимся сейчас в нее и сразу к нему.
— А почему не пешком? — у пастуха снова захолонуло под сердцем. — Сколько тут итить!..
— Ты хочешь, чтобы тебя менты повязали? — перекосился провожатый, указал пальцем на мужчину спешащего к базарному патрулю. — Они разговаривать не станут, враз уши к щиколоткам приклеят.
Вазовская “шестерка” долго петляла по ростовским улицам, неочищенным от снега, пока не приткнулась к желтому двухэтажному зданию. Мужик, доверившись судьбе, не проронил за время пути ни слова, он перестал соображать, как только они проскочили знакомый перекресток, за которым стоял многоэтажный дом с закрытым двором. То ли трое молодых парней, сидящих в кабине, решили оторваться от погони, то ли запутывали таким образом следы, во всяком случае, их надо было поблагодарить за то, что увезли от милицейской расправы. Эти живодеры сначала обыскали бы в тесной камере с ног до головы, потом вволю потешились бы, а парни ни разу к нему не прикоснулись. Настораживало лишь то, что за всю дорогу они перебросились друг с другом всего несколькими странноватыми фразами. Один из парней, открыв дверцу, вылез наружу, пальцем поманил мужика:
— Приехали, вылезай, страдалец.
— А где энтот… скупщик? — решился спросить мужик, выкидывая за подножку ноги в валенках.
— Сейчас узнаешь, он тебя уже заждался.
— Где заждался? Ты сказал, что он в том дворе, который мы проезжали.
— А теперь укрылся в квартире. Холодно стало, не понял?
Парень, хохотнув, грубо сграбастал пастуха за воротник, потащил к обшарпанному подъезду, второй из пассажиров больно подтолкнул его в спину. Третий шустро поскакал вперед, открывать тяжелую облупившуюся дверь. Мужик, наконец-то, осознал, кем на самом деле являлись его освободители, по телевизору едва не каждый день показывали, как отпетые уголовники мучали простодушных граждан и предпринимателей с бизнесменами, наживших небольшой капиталец. Они приковывали их наручниками к батареям отопления, проглаживали утюгами, резали на лоскуты кожу со спины, не давали неделями пить и есть, пока приговоренные не соглашались подписать нужные бумаги, или целиком не отказывали бандитам нажитое. Пастуха продрал от кончиков пальцев на ногах до макушки морозный озноб, он понял, что церемониться с ним не станут вообще. В последние дни не везло во всем, ни с дочкой душевного разговора не получалось, ни с домашними, казаки из станицы Раздорской тоже намекнули, что нанимать на этот сезон пастуха они решили из своих. Словно найденный клад оказался запертым на тройное проклятье, снять которое стало теперь не под силу никому. Но покорно подчиняться воле судьбы означало расстаться с сокровищами, они достанутся не детям и не близким, а отморозкам, любящим послаще пожрать, да поспать с бабами покрасивши, то есть, тем, кому пришлось всю жизнь завидовать, и кого он презирал. Мужик напрягся, уловив момент, ловко ударил парня, шагающего рядом, ногой под колено, как только тот перекосился, крутнулся волчком назад, под расслабленные руки заднего, и бросился в проход между каменной стеной на оживленную улицу. Его поймали на выходе, когда оставалось перескочить порог за ту сторону забора. Но бросок для парней получился запоздалым, мало того, что пастух заверещал поросенком, по улице на их беду проезжал дозором милицейский патруль.
— Карау-у-ул, убивают! — заголосил скотник. — Помогите, люди добрые!..
Он расшвыривал от рта, измазанного розовой пеной, настырные ладони отморозков, взбрыкивал ногами, стараясь попасть в пах, царапался, кусался и дрался до тех пор, пока толпа людей не окружила место насилия, а милиционеры не решились на пресечение непорядка. Подхватив пастуха под руки, они придавили его к кирпичному ограждению, не давая парням возможности наносить удары. От женщин посыпались сострадательные замечания:
— Вконец оборзели, беспредельщики, уже за деревенских взялись…
— Морды отожрали, не ведают, на кого нападают. Что с мужика-то взять?
— Не глядят, что на одежке у него дырок больше, чем у дуршлага.
Широкоплечий парень, не выдержавший оскорблений, рявкнул на толпу:
— Этот мужик такой с виду, он богаче вас, вместе взятых.
