Алые пятна, вспыхнувшие на белой коже девушки, выдали ее стыд и обиду, а я никак не могла понять, как это «бросил»? Ради какой такой женщины? Он же говорил, с ножом у горла… и потом, в той пещере… Кто ж тогда сидел в клетке? Ох, похоже, это мне самой придется устраивать очную ставку, и не между вампиром и герцогом, а между отцом и дочерью.
Я, конечно, собиралась с летучим голландцем снова встретиться, только мне эта встреча как виделась?
Подлетаю со спины, сбрасываю десантом ему в лапы дочку и сваливаю оттуда на самой высокой скорости, какая доступна моей метелке.
Однако теперь придется общаться более тесно: что папа, что дочь – прирожденные партизаны, вряд ли сумеют договориться без посредника. Хорошо еще, если переговоры застопорятся на стадии выяснения взаимных обид.
А то может быть и покруче. Это я слукавила, сказав, что не боюсь, когда у вампира в глазах бешеные алые искры проскакивают. На самом деле даже в животе холодно становится от яростного взгляда.
И если он на дочь так глянет, вряд ли она стерпит. А уж о примирении тогда можно вообще забыть.
– Ладно, – успокаивающе кладу руку на плечо девушки, – не расстраивайся раньше времени. Мы, Бабки-ёжки, народ изобретательный, что-нибудь да придумаю. Поехали, что зря время терять.
– Ты же сказала «метаморф» а теперь говоришь – бабкоёжки? – отступила на шаг Нилина, и ее лицо снова исказило сомнение.
– Метаморф – это мой род, ну вот как ты вампир. А Бабка-ёжка – это профессия, вроде как кухарка. Только намного интереснее и опаснее.
– А я могу стать бабкоёжкой? – устраиваясь рядом, мечтательно спросила вампирка, и я почувствовала, как она вся напряглась в ожидании ответа.
Эх, девочка, да лет через десять из тебя получится отличная Бабка-ёжка. Хотя я тебя и сейчас с удовольствием взяла бы в стажерки. Только, боюсь, твоему папе такая неординарная идея очень не понравится.
– Надо подумать, – хмыкнула я осторожно и велела метелке нести нас к вчерашней деревне.
Метле точных координат не требуется, она почище птиц местность запоминает. Помчались мы почти на предельной скорости, засвистел в ушах встречный ветерок, и сразу отступил послеполуденный зной.
Хорошо.
Под нами быстро убегают за горизонт деревья, поля, овраги и извилистая речка, над головой – только необъятное небо и летящие над нами редкие облака.
Парящие вокруг нас туземные птицы с криком разлетаются в разные стороны, не видали они тут еще таких чудес.
Вскоре и деревня вдали показалась, я скорость немного сбавила и морок набросила, вроде мы уже не мы, а маленькое облачко. И даже если какой-нибудь селянин заметит, что движется оно с невероятной скоростью, и к тому же против общего потока себе подобных, никто ведь не поверит, возьмись простак о таком рассказывать.
А вот как к деревне стали подлетать, охватило меня странное беспокойство. Трудно было не заметить поднимающийся над селением столб темного дыма, и чем ближе мы подлетали, тем выше и гуще он валил.
Да и расположение источника дыма очень мне не понравилось. Заскребли душу гнетущие подозрения. Я еще скорость сбросила, велела метелке ниже опуститься… и сердце кольнуло острой болью предчувствие страшной беды.
Шустрые селяне подтаскивали сухие ветви и жерди и бросали в огромный костер, полыхавший точно на том месте, где еще вчера стоял приютивший нашу компанию старый навес. А несколько дюжих мужиков, вооружившись лопатами, яростно забрасывали глиной круглую ямку, так старательно выкопанную Атанием.
Мысли метались и путались. Лучше бы их совсем не было. Сердце сдавила тяжесть. Картинки одна страшнее другой вставали перед глазами, а я упорно пыталась их убрать, отодвинуть хоть на время. Надежда умирает последней, а у меня она пока даже не родилась.
Знаю я селян, они во всех мирах одинаковы. Лишний шаг бесплатно не сделают, за квадратный метр покоса готовы с лучшим другом навсегда переругаться, за обглоданный стожок сена соседскую корову прибьют. А тут так дружненько таскают к костру заготовленные на зиму дровишки и закапывают яму. Ежу ясно, неспроста такая щедрость.
Хорошо еще, если закапывают только яму.
Нет, стоп. Про это я даже думать пока не буду. Но не дай же бог, тогда вам не копать, а бежать отсюда нужно. Очень быстро бежать. И не гарантирую, что это поможет.
– Бабкоёжка, что-то случилось? – заглядывают мне в лицо черные встревоженные глазки.
– Не знаю, – почти рыкнула я и сразу поняла – вот оно.
То, чего мне сейчас не хватает как воздуха.
Информации.
И я буду не Бабка-ёжка, если немедленно ее не достану.
«Так, ну и кто тут у нас самый осведомленный?» – обводя глазами толпу зрителей, состоящую в основном из стариков и детей, задумчиво хмыкнула я, нарезая медленные круги над моей бывшей делянкой.
Вот он, мой язык. Вернее, она. Язычка… или язычиха? Впрочем, это сейчас совсем не важно. Немолодая женщина, что-то взахлеб объясняющая окружившим ее старушкам, – именно то, что мне нужно. Разумеется, достоверность информации у нее не более пятидесяти процентов, но мне пока и этого достаточно.
Небольшое внушение, и сплетница, взмахнув руками, опрометью рванула прочь от места происшествия. Спасать якобы пригоревший суп. А я, подняв метлу повыше, неотступно следую за ней. Ага, вот и ее дом. Ничего себе домишко, удобный, на два выхода. И пока хозяйка вбегает на парадное крыльцо, моя метла зависает у черного входа.
– Подожди тут, мне нужно с ней поговорить, – командую смеске, однако она встречает мои слова крайне недовольным взглядом.
– Ну, как знаешь, – решилась я. – Только стой тихо, тогда она тебя не увидит.
– Совсем? – В голоске Нилины явно слышится предвкушение чудес, вот только мне сейчас вовсе не до объяснений.
– Тсс! – Взявшись за веревочку, заменяющую ручку, осторожно тяну дверь на себя.
Так я и думала – кому придет в голову запирать среди бела дня дверь во двор? Заклинание, брошенное почти машинально, сообщило, что до нашего вторжения дом был пуст.
Не таясь, пробираюсь захламленными сенцами, отворяю дверь в кухню. Нилина не отстает ни на шаг. Хозяйка, вбежавшая на минуту раньше, озадаченно разглядывает холодную плиту, и не сразу замечает, что уже не одна дома.
– Хозяюшка, подай страннице водицы испить. Что у вас тут такое творится? В какой дом ни зайду, везде пустота. Думала, свадьба, да песен не слыхать. Ай помер кто?
Морок на себя я наложила, еще когда к дверям подошла. И теперь женщина видит перед собой сгорбленную прожитыми годами старушку, опирающуюся на темный посошок. А я с замиранием сердца жду ответа, и секунды ожидания тяжелы, как валуны.
Заклинание откровенности уже оплело незаметной паутиной ее разум, да она ему и не сопротивляется. Видать, большая любительница рассказывать новости.
