С печатных станков сходили не только труды современников. Печатники, стремившиеся удовлетворить желание публики читать недорогие издания, выпускали большие тиражи классических произведений - как в оригинале, на греческом языке и латыни, так и в переводах. Хотя многие печатники руководствовались желанием получить лёгкую прибыль, распространение старых текстов помогало придать интеллектуальную глубину и историческую преемственность развивающейся новой культуре, в центре которой стояли книги. Как пишет Эйзенстайн, печатник «дублировал, казалось бы, устаревшие труды» и тем самым работал себе в убыток, однако эти действия предоставляли читателям «более богатую и разнообразную диету, чем могли предложить переписчики».
Вместе с благородством пришла и пошлость. Безвкусные романы, дурацкие теории, низкопробная журналистика, пропаганда и, само собой, масса порнографии вылились на рынок и нашли себе довольных покупателей во всех слоях общества. Многие деятели церкви и политики начали полагать, что (как указал первый официальный книжный цензор в Великобритании в 1660 году) «изобретение типографии принесло в христианский мир больше вреда, чем преимуществ». Знаменитый испанский драматург Лопе де Вега выразил чувства множества своих современников, включив в свою пьесу «Фуэнте Овехуна» (1612) такие строки:
Книг теперь такая тьма,
Что нужную средь них найдёшь едва ли;
А прочитав толстенные тома,
Знать будешь менее, чем знал вначале.
Порой уже в заглавии одном
Так много вздора, что мозги вверх дном.
Но даже этот вздор был крайне важен для цивилизации. Если он и не приводил к интеллектуальной трансформации, вызванной печатными книгами, то как минимум увеличивал её масштабы. Книги всё чаще начали проникать в популярную культуру, а их чтение превратилось в один из основных видов отдыха. Поэтому даже грубые, глупые или ничтожные книги способствовали распространению этики углублённого и внимательного чтения. «Те же тишина, одиночество и созерцательное отношение, которые прежде были присущи лишь чистой духовности, - пишет Эйзенстайн, - сопровождают и чтение скандальных страниц, "бесстыдных баллад", "весёлых итальянских историй" и прочих непристойных рассказов, напечатанных чернилами на бумаге». Неважно, погружается ли человек в чтение Псалтыря или дамского романа с эротическим подтекстом, - в обоих случаях синаптические эффекты достаточно схожи.
Разумеется, не каждый человек становился активным читателем. Не каждый и мог стать читателем. Многие люди - бедные, изолированные, безграмотные или нелюбознательные - не участвовали в революции Гутенберга, по крайней мере, напрямую. И даже среди самых больших любителей чтения сохраняли популярность многие старые устные практики информационного обмена. Как и прежде, люди болтали и спорили, ходили на лекции, дебаты, выступления и различные церемонии. Разумеется, всё это заслуживает своего внимания - любое обобщение о принятии и использовании новой технологии всегда будет несовершенным, однако это не меняет того факта, что возникновение печати с помощью наборного шрифта стало центральным явлением в истории европейской культуры и развития западного стиля мышления.
«Для средневекового типа мозга, - пишет Дж. 3. Янг, - истинность утверждения зависела от ощущения его близости к символам религии». Печатный пресс изменил это отношение. «По мере того как книги стали более распространёнными, люди могли напрямую изучать наблюдения, сделанные другими. Повысилась и точность при передаче информации, и её содержательность». Книги позволяли читателям сравнить свои мысли и опыт не только с религиозными заповедями, часто выражавшимися в виде символов, либо звучавшими из уст представителей духовенства, но и с мыслями и опытом других людей. Социальные и культурные последствия были широкими и глубокими I начиная с религиозных и политических переворотов и заканчивая развитием научного метода как основного средства для определения истины и смысла существования. Возникла так называемая «республика букв», доступная (по крайней мере, теоретически) всем, кто обладал, по словам гарвардского историка Роберта Дарнтона, «двумя главными атрибутами гражданства - умением читать и писать». Книжное мышление, прежде бывшее уделом обитателей монастырей и университетов, стало общим для всех. Бэкон был прав: мир действительно изменился.
Читать можно по-разному. Дэвид Леви в своей книге «Прокручивая вперед», посвящённой теме нынешнего перехода от бумажных книг к электронным, замечает, что грамотные люди «читают весь день, чаще всего бессознательно». Мы смотрим на дорожные знаки, меню, заголовки газет, списки покупок или этикетки продуктов в магазинах. «Эти формы чтения, - говорит Леви, - обычно оказываются неглубокими и непродолжительными». Именно такой тип восприятия информации использовали наши предки, расшифровывавшие знаки, нацарапанные на гальке и черепках. Однако бывают времена, продолжает Леви, «когда мы читаем интенсивнее и продолжительнее, погружаясь в то, что читаем, на длительные промежутки времени. На самом деле, некоторые из нас никогда так не читают, однако всё равно считают себя читающими людьми».
Уоллес Стивенс в изысканных двустишиях под названием «Дом утих, успокоился мир» живо и вдохновенно изображает такой тип чтения, о котором говорит Леви:
Дом утих, успокоился мир.
Читатель стал книгой, и летняя ночь
Стала чуткой душой этой книги.
Дом утих, успокоился мир...
Слова звучали, словно не было книги,
Только читатель над белой страницей
Склонялся всё ниже, в желании стать
Учёным, кому книги несут откровенье,
Для кого летняя ночь - совершенство мышленья.
Дом утих, ибо так было нужно.
Тишина была частью замысла, частью ума,
Паролем для доступа к белой странице.
Стихотворение Стивенса не просто описывает процесс погружения в углублённое чтение. Оно само по себе предполагает углублённое чтение. Восприятие этого стихотворения требует именно того состояния ума, которое описывает. Тишина и спокойствие, присущие углублённому чтению, становятся «частью смысла», формируют путь, с помощью которого чтение приводит к совершенству мышления и понимания. Метафора «летней ночи» начинает олицетворять собой интеллект, полностью погружённый в чтение. Автор и читатель сливаются и начинают совместно создавать «чуткую душу книги» и делиться ею друг с другом.
Недавние исследования в области неврологических эффектов углублённого чтения придали стихам Стивенса научный блеск. В одном изумительном исследовании, проведённом в Лаборатории динамического познания Вашингтонского университета и описанном в 2009 году в журнале Psychological Science, учёные использовали сканы головного мозга для изучения процессов, происходящих в мозгу людей при чтении художественной литературы. Они обнаружили, что «читатели моделировали в своей голове каждую новую ситуацию, возникавшую в ходе повествования. Они брали из текста детали о действиях и ощущениях и переносили их на собственные знания из прошлого». Зоны мозга, которые активируются, похожи на те, что «задействованы, когда люди действуют, воображают или наблюдают за похожими действиями в реальной жизни». По словам Николь Спир, главного исследователя проекта, углублённое чтение «никоим образом не является пассивным занятием». Читатель превращается в часть книги.
