– О мальчишке, – буркнул тот. – Странный он.
– Это мне говорит Переплутов волхв? – С легким намеком на удивление профессор приподнял бровь. Но увидев взгляд собеседника, махнул рукой. – Ладно-ладно. Не буду спорить, тем более что я полностью с тобой согласен.
– Вот как? – настал черед удивляться Остромирову. – Позволь спросить, с чего вдруг ты пришел к такому выводу?
– Проще показать, – поднимаясь с кресла, заявил Грац. – Идем.
– Куда и зачем? – недовольно спросил волхв.
– В соседний кабинет, – с готовностью ответил профессор. И куда только подевалась вся его флегматичность? – Ты же знаешь, что недавно отмочил Ерофей? Историю с нападением на его лавку слышал?
– Конечно, – кивнул Остромиров.
– Во-от! – Грац воздел указательный палец к потолку. – Я попросил его показать, как именно ему удалось остановить двух из трех нападавших, и юноша принес из своей лавки один занимательный артефакт. Довольно простой в плане конструкции, но чрезвычайно затейливый по воздействию… Впрочем, чего я рассказываю? Он в соседней комнате. Идем, сам все увидишь. Только щиты ослабь, иначе ничего не поймешь.
Заинтригованный волхв последовал за старым другом. Дверь в нужный кабинет открылась, и Грац сделал приглашающий жест рукой. Хмыкнув, Остромиров вошел в помещение и…
Тихий шепот, змеей вползающий в уши, непонятный, неясный, заставил напрячь слух, чтобы понять смысл, но даже тренированное ухо не могло различить ни единого слова. А в следующий миг в комнате словно сгустилась темнота и пространство поплыло. Стены пошли волнами, будто состояли из воды и в них кто-то бросил камень. Непрерывные искажения захлестнули комнату, а потом все вокруг завертелось, и шепот превратился в оглушающий крик. Волхв рухнул на колени, а в следующий миг его лицо обожгла мощная пощечина, отвешенная Грацем.
– Ну, Ружана! – прохрипел Вышата, медленно приходя в себя. – Я тебе покажу «совершенно уникального мальчика»!
Глава 2
Допрос о воздействии артефакта, так удачно вырубившего большую часть напавших на лавку бандитов, я пережил без потерь и даже в какой-то мере с прибытком. В том смысле, что насевший на меня после пережитого на своей шкуре воздействия созданного мною приборчика Остромиров, в начале беседы давивший, словно следователь на допросе, довольно скоро успокоился и даже расщедрился на объяснения причин своего гнева, в первую минуту нашего разговора чуть не размазавшего меня по ближайшей стенке. Но все претензии были сняты, когда мы на пару с Всеславом Мекленовичем объяснили суть воздействия артефакта, чем и успокоили рычащего волхва.
– Прибор не воздействует на разум. Прямо, во всяком случае, – поддержал меня совершенно довольный Грац. – Да, я тоже поначалу подумал о запрещенных манипуляциях сознанием, но разобрав с помощью Ерофея рисунок конструкта, ответственно могу заявить, это чистая физика… и небольшая зрительная иллюзия. И только, Вышата, слышишь?
– Подробности, – хмуро потребовал волхв, недоверчиво взирая на своего приятеля.
– Ерофей? – обернулся ко мне Грац. Я вздохнул и вызвал Бохома. Появившийся на столе перед нами хомяк, наряженный в немецкую каску и мундир кайзеровского обер-офицера образца начала прошлого века, медленно развернул конструкт, встроенный в артефакт, и застыл, удерживая работающее вхолостую воздействие.
– Рисунок довольно прост, – пустился я в объяснения. – Сам конструкт был взят мною из набора авиаторов и несколько переработан. Это воздействие, позволяющее летчику всегда четко осознавать, где верх, где низ и снижающее инерцию вестибулярного аппарата. Особенность конструкта в том, что он воздействует непосредственно на эндолимфу, утрикулюс и, частично, на саккулюс
[5]. Я чуть перестроил воздействие, так что при его активации во внутреннем ухе начинается процесс, аналогичный тому, что происходит, если раскрутить человека на карусели, а потом резко остановить. Иначе говоря, попав под действие артефакта, любое животное или человек теряет ориентацию в пространстве. Правда, пришлось отказаться от некоторых элементов безопасности, из-за чего воздействие раздражает еще и слуховой аппарат. Ну а чтобы конструкт был более эффективным, я подключил небольшую зрительную иллюзию, искажающую видимое целью воздействия изображение, в противном случае у людей тренированных эта манипуляция не вызвала бы ничего, кроме кратковременного приступа морской болезни.
– Насколько кратковременного? – спросил Вышата Любомирич.
– Пара секунд, может чуть больше. Зависит от степени тренированности цели воздействия, – пожал я в ответ плечами.
– И никакого влияния на разум? – уточнил отчего-то весьма обеспокоенный волхв. Но хоть злиться перестал.
– Уверяю, Вышата. Только физика, – еще раз подчеркнул Грац.
– Интересно, – задумчиво протянул Остромиров.
– А в чем проблема с воздействием на разум? – спросил я. Профессор и волхв переглянулись, а у меня появилось ощущение, будто они ведут какой-то безмолвный диалог. Наконец, после недолгой игры в гляделки Грац кивнул своему приятелю, и тот тяжело вздохнул.
– Видишь ли, Ерофей… – с неуверенностью, которой за все время нашего пока недолгого знакомства я еще никогда не замечал за волхвом, заговорил Остромиров. – Ментальные манипуляции не зря зовутся именно так. Основой, точнее, источником любого воздействия является разум человека, искажающий определенную часть ментального поля, частью которого он сам и является. И как ты должен понимать, именно поэтому разум уязвим перед воздействиями куда больше, чем любой материальный объект. Более того, до некоторого, достаточно недавнего времени существовало целое направление в менталистике, изучавшее такие воздействия.
– «Мозголомы», – пробурчал Грац и, поймав мой недоуменный взгляд, пояснил: – Люди, чьей профессией… или хобби стало создание конструктов, влияющих на разум человека, его чувства, память и личность.
– То есть… чтение мыслей, внушения, подмена памяти… – Меня передернуло от отвращения.
– Именно, – сухо ответил волхв.
– Собственно, эта ветвь естествознания существует и сейчас, но вот уже пятьдесят лет она находится под жестким контролем государства, – продолжил вместо приятеля профессор. – Незаконное занятие этим видом манипуляций гарантирует виновному смертную казнь, независимо от объекта и цели воздействия.
– Поня-атно, – протянул я. Мысль о том, что мой артефакт можно приравнять к такому воздействию, отдалась пустотой в животе и холодом в сердце. Страшно же! Тем не менее, справившись с собой, я вопросительно взглянул на Граца. – А мой конструкт, значит, не относится к запрещенным?
– Как ни удивительно, но не в большей мере, чем создаваемые тобой иллюзии. – Развел руками профессор. – Здесь, Ерофей, нужно разделять прямое и опосредованное воздействие. Если бы твой артефакт туманил разум, подменял мысли и образы, то сейчас, скорее всего, мы бы здесь не разговаривали, а ты сидел бы в изоляторе Особой государевой канцелярии в ожидании скорого суда, и, гарантирую, никакие объяснения о самообороне не смягчили бы твою печальную участь.
