Сей же вечер Чингисхан снялся с того места, где они ратоборствовали с Ван-ханом. Удалившись оттуда, стали станом они на ночлег.
А наутро, только забрезжил рассвет, недосчитались они в своих рядах Угэдэя*, Ворохула и Борчу. И молвил тогда Чингисхан: «Отстали вместе с Угэдэем два верных нукера мои — Борчу и Борохул. И что бы с ними ни случилось, будь в добром здравии они или на одре смертном, но Угэдэя эти двое не покинут!»
Сей ночью наши ратники своих коней пастись не отпускали, держали при себе. Чингисхан приказал: «Всем быть готовыми к сраженью, коль враг внезапно нападет!»
Когда совсем уж рассвело, с северной стороны к ним подъехал всадник. Это был Борчу. Чингисхан, ударив себя в грудь, воскликнул: «Все в воле Неба Вечного!» И призвал он к себе Борчу и вопрошал с пристрастием. И отвечал ему Борчу: «В сраженье подо мною лошадь пала. Тогда к своим я пеший устремился, но тут узрел, что спешились хэрэйды, обступив Сэнгума. И, улучив момент, к коню навьюченному я пробрался и, мигом от вьюков его освободив, вскочил в седло и вслед за вами устремился».
Вскоре вдалеке показался другой конный. Приглядевшись, узрели наши, что под седлом свисают не две, а четыре ноги. Когда же они подъехали, признали наши Угэдэя и сидящего за ним Борохула. По углам рта Борохула сочилась кровь. Тогда и узнали наши, что Угэдэй был ранен в шею в сражении и потому Борохул всю дорогу отсасывал из раны и сплевывал сгустки его крови.
И опечалился весьма Чингисхан, и слезы пролил горькие. И, приказав тотчас разжечь костер, прижег он рану Угэдэя и дал питье ему целебное.
Тем временем все наши ратники изготовились к бою, на случай, если враг внезапно нападет. И молвил тогда Борохул: «Пыль вилась из-под вражеских копыт на южном склоне сопки May и удалялась в сторону Улан Бургаса. Должно быть, враг решил убраться восвояси».
Выслушав его, Чингисхан молвил: «Коль враг напал бы, его повоевать готовы были мы. Но коли вороги бежали, мы тотчас силы ратные свои пополним и двинемся вослед». И сей же час выступили наши вверх по реке Улхой шилугэлжид и пришли в урочище Далан нумургэс.
Затем пришел в стан Чингисхана Хадан далдурхан и всех мужей своих привел к нему, в уделе только женщин и детей оставив. Хадан далдурхан рассказал владыке, что, когда Сэнгум, раненный стрелой в щеку, пал на поле брани, к нему подскакал Ван-хан и, склонившись над ним, молвил:
«Ты недруга
В бою побить желал,
Но сам ты ранен
И на землю пал.
Ты на соседа
Пожелал напасть,
Но рок твой —
Со стрелой в щеке упасть!
За то, что кровь
Сыновья пролилась,
На недруга
Я нападу тотчас!»
Тут выступил вперед Ачиг ширун:
«Прошу, остерегись,
Владыка хан,
Не нападай сейчас
На вражий стан.
Припомни,
Как, желая сына, сам
Молился ты
Когда-то небесам.
И до небес
Мольба твоя дошла:
Жена тебе
Сэнгума родила.
Уйми же, хан,
Воинственный свой пыл,
Молись, чтоб выжил сын,
Здоровым был.
К тому же нынче большинство монголов, идя за Жамухой, Алтаном и Хучаром, уже пристали к нам. Те ж, что переметнулись к Тэмужину, от нас далече не уйдут.
У каждого из них лишь по коню,
И кров их скромный — лес укромный.
И коли сами они не явятся тотчас,
Нам ничего не будет стоить
К рукам прибрать их,
Как конский подбирается навоз».
И, согласившись со словами Ачиг шируна, Ван-хан молвил: «Воистину ты прав, Ачиг ширун. Как бы всерьез не захворал мой сын Сэнгум! Так позаботься о его выздоровленье!»
Сказав это, он удалился с поля брани.
Тем временем Чингисхан выступил из Далан нумургэс в сторону реки Халхин-гол. И шли с ним тогда две тысячи шестьсот человек, коих половина двигалась западным берегом реки, а другая половина, уругуды и мангуды, — восточным. И добывали они себе в пути пропитание облавной охотой. И, не вняв словам Чингисхана, погнался за антилопой не залечивший толком свои раны Хуилдар, и занедужил он после того пуще прежнего, и скончался вскорости. И схоронили прах его на берегу Халхин-гола, в местности, именуемой Ор нугын хэлтгий хад.
Прослышав, что в том месте, где Халхин-гол впадает в озеро Буйр, кочуют безбедные хонгирады, Чингисхан послал к ним уругудов во главе с Журчидэем и дал такой наказ:
«Ты давнюю им присказку напомни
О том, что испокон веков
Лишь славой дев своих
Все хонгирады жили;
Пожалуй, с радостью
Они последуют за нами.
А вздумают противиться,
То повоюй и полони негодных!»
Но хонгирады и не думали противиться, а покорно пошли за Журчидэем. И потому Чингисхан не разорил народ хонгирадский.
Сказ о посольстве Чингисхана
После того как Чингисхан понудил покориться хонгирадов, он удалился с тех земель, пришел и сел на восточном берегу речушки Тунхэ горхи. И послал Чингисхан* к Ван-хану послами Архай хасара и Сухэхэй жэгуна со словами: «Мы стали станом на восточном берегу речушки Тунхэ горхи. Какие сочные, прекрасные тут травы! Здесь наши лошади набрались сил, окрепли. К тебе, отец Ван-хан, я шлю послов спросить, почто ты сердишься, почто меня пугаешь? Почто нам не даешь покоя, наводишь страх на недостойных сыновей и дочерей своих?
Зачем ты набежал и потревожил
Досуга моего, покоя ложе?
Дым над моими юртами курился —
Зачем его развеять ты решился?
Ты устрашить, ты погубить желаешь
Того, кого давно считал за сына…
Сын недостоин твоего отцовства?
Какая гнева твоего причина?
Мой мудрый хан-отец,
Во что поверил ты?
Как сердце ты открыл
Уколам клеветы?
Так вспомни, хан-отец, о чем с тобой уговорились мы, сойдясь в Улан болдоге. Тогда пообещали мы друг другу:
«Коль змеи ядовитой жало
Подстрекало бы нас, искушало,
Клевету, навет извергало —
Расходиться нам не пристало:
Мы сойдемся лицом к лицу,
Как положено добрым соседям,
Яд губительный обезвредим».
Так почему же нынче ты преследуешь меня, сгубить желая? Почто лицом к лицу сойтись не хочешь для беседы? Разве любезно не порешили мы с тобой однажды:
«Если б вдруг смертоносный клык —
Злой разлад среди нас возник,
Злыдень не одолел бы нас…
Мы бы встретились с глазу на глаз,
Примирительный разговор
Завершил бы любой наш спор».
Почто же нынче, хан-отец, не встретившись, ни словом не обмолвившись со мною, ты отойти от сына поспешил? Пускай немного нас, монголов, ни в чем мы не уступим и изрядной силе; пускай народ монголы недостойный, ничем не хуже мы и истинно достойных. Коль у телеги, что о двух оглоблях, вдруг переломится одна, быку телегу ту не увезти. Не я ли, хан-отец, в твоей телеге был этой самою оглоблей?! Коль у повозки, что о двух колесах, одно отвалится внезапно, то далее возок уже ни с места. Не я ли, хан-отец, в твоей повозке был этим самым колесом?!
