Тем не менее большинство признанных этологов относят эти способности на счет обычной дрессировки. Выполняя сложные действия, во всем подобные разумным человеческим поступкам, — скажем, выталкивая тонущего моряка на поверхность, дельфин на самом деле ведет себя примерно так же, как собака, реагирующая на команды «сидеть» и «апорт». Животных можно приучить связывать тот или другой сигнал с определенным поведением, но это не имеет ничего общего с обучением студента молекулярной физике или европейской истории. Главная разница в том, что люди, в отличие от самых высокоразвитых животных, владеют даром абстрактного мышления. Они, например, строят планы на будущее, что по определению требует способность представить в уме целую цепочку событий, еще не случившихся в реальности. А любое поведение животных, якобы показывающее, что им знакомо понятие «завтра» — скажем, белка запасает орехи на зиму, — по мнению ведущих ученых, не что иное, как инстинкт, но вовсе не «предусмотрительность».
Лилли же был уверен в обратном, но понимал, что переубедить легион оппонентов сможет лишь захватывающее реалити-шоу. Самый верный способ — предоставить китообразным удобную трибуну, с которой они сами произнесут «тронную речь».
В ходе опытов ассистентка Лилли Маргарет Хоу провела почти безвылазно два месяца в специально приспособленном бассейне в компании дельфина-бутылконоса по кличке Питер и еще нескольких самцов этого вида, пытаясь вступить с ними в содержательное общение. Эту молодую привлекательную особу Лилли выбрал для работы с дельфинами, явно исходя из предположения, что существо противоположного пола легче завоюет их симпатии. Ученый полагал, что стрекочущие звуки, издаваемые дельфинами, представляют собой зачатки членораздельной речи. Хоу потратила не одну неделю, стараясь перевести взвизги и посвисты «с дельфиньего» на английский. Попутно у одного из животных обнаружился особый дар разъяснять собратьям, чего от них хотят эти сухопутные двуногие. Впоследствии Лилли утверждал: если б ему тогда удалось продолжить исследования, то регулярная коммуникация между людьми и дельфинами установилась бы уже к началу семидесятых. Этот прогноз он подтвердил в следующем десятилетии и после не отрекался от него до самой смерти, наступившей в 2001 году.
Самой трудной и животрепещущей проблемой Лилли считал не то, что животным недостанет ума для бесед с нами: напротив, в их глазах мы сами немы или даже дики. У кашалотов, например, по его мнению, разум столь возвышенный, что люди им попросту неинтересны. Эти гиганты с нежной душой избегают контактов из-за людской страсти затевать войны: до общения с ними на равных человек духовно не дорос, если угодно — звероподобен. Когда же Лилли задавали вопрос: если киты такие умные, почему они не правят миром, — тот отвечал, что морской народ «слишком умудрен» для подобной суеты.
Еще более очевидный кандидат на межвидовую коммуникацию — шимпанзе и другие приматы, благо они генетически намного ближе людям, чем морские звери с плавниками вместо ног. Восприняв правила игры у Лилли, исследователи в 1960–1970-е годы «усыновляли» шимпанзят, селили их у себя дома и воспитывали как родных детей в надежде, что подрастающие обезьянки овладеют речью естественным путем, точно так, как это получается у человеческих младенцев. Например, биолог Вера Гатч из Университета штата Оклахома в 1966 году взяла на себя заботу о самочках Мэй и Люси, надежно оградив их от любых контактов с сородичами, чтобы «детки» не переняли у других шимпанзе «дурные привычки». Обезьян учили пользоваться туалетом, носить одежду, сидеть за обеденным столом и выслушивать нотации.
Экспериментаторы утверждали, что приматы, выращенные в таких условиях, усваивают словарный запас до 200 единиц, достаточный для несложных бесед, в которых животные уверенно объясняются жестами и знаками. Скептики, в свою очередь, указывали, что умение обезьяны ткнуть пальцем в нарисованный банан, когда ей хочется есть, едва ли можно отнести к актам развитой речевой коммуникации.
Однако даже эти скромные результаты вызвали к жизни немало предсказаний о том, что обезьянам, возможно, предстоит межвидовая конкуренция на рынке труда с их менее волосатой родней, то есть нами. Еще в конце пятидесятых сэр Джордж Томсон предположил в книге «Обозримое будущее», что приматы, научившись делу, будут убирать поля и трудиться на сборочных линиях. Другие прочили сильным, проворным шимпанзе рабочие места шахтеров и прислуги (последняя идея, несомненно, вдохновила авторов романа и фильма «Планета обезьян»). В 1967 году одна команда прогнозистов выступила с идеей обучать обезьян вождению автомобиля на радость домохозяйкам, которые, несомненно, предпочтут роботам живых помощников. По мнению этих прорицателей, четверорукие шоферы могли отличиться такой сноровкой, что меньше стало бы дорожных аварий. Коль скоро шимпанзе умеет очищать сразу два банана обеими парами конечностей, он, надо думать, и с переключателем скоростей справится уверенней.
Совсем другая, ужасная возможность, широко обсуждаемая с той поры по сей день, — «сотворение химер»: животных, наделенных человекоподобным сознанием. В этом мрачном сценарии дешевую рабочую силу получали бы из лабораторий, как в старом романе Герберта Уэллса «Остров доктора Моро». Его преобразованные зверолюди осознавали себя в сумеречном пространстве на пограничье людского разума и животных инстинктов, рабски подчиняясь прихотям человека-повелителя. Сегодня генная инженерия практикует локальные «химерические» манипуляции в исследовательских целях — например, заставляя иммунную систему мыши вырабатывать человеческие антитела. Но о попытках вселить разум в тело, скажем, гориллы до сих пор никто не заявлял.
6. Под крышей дома своего
В немом фильме «Метрополис» (1927) пролетарии проводят жизнь в мрачных подземных лабиринтах и норах, а элита заняла верхние этажи роскошных небоскребов в стиле ар-деко. В мультсериале конца 1960-х «Семья Джетсонов» и простые рабочие, и все остальные живут в квартирах, плотно набившись в громоздкие дома-башни. В Лос-Анджелесе из фильма «Бегущий по лезвию» (1982) словно воскресли строители пирамид. Еще одна архитектурная тема, без конца повторяющаяся в популярной научной фантастике, — купол над городом, призванный хранить обитателей и от дурного воздуха, и от злобных уродов-мутантов, не способных скопить деньги на взнос за симпатичный уголок под крышкой.
Долгие годы научная фантастика внушала нам ожидания, что города изменятся до неузнаваемости. Между тем фактически последним крупным нововведением в городской среде стал небоскреб, появившийся более ста лет назад. Хотя с тех пор строительные материалы и технологии усовершенствовались, путешественник во времени, прибывший из 1950 года, вероятно, нашел бы современный Чикаго или Лондон довольно знакомыми. Перемен, конечно, много, вместе с тем основные черты городского пейзажа за десятилетия остались нетронутыми. Городам предсказывали смену не только внешности, но и сущности: они, в зависимости от того, кто выступал в роли прорицателя, должны были либо неимоверно разрастись, либо зачахнуть в упадке, либо вовсе исчезнуть с лица земли.
Чтобы вместить новые миллиарды жителей, которые будут населять планету в наши дни, понадобится, как думали некоторые футурологи, радикально переосмыслить само понятие города как компактного людского сообщества, выделенного из окружающей среды. Территории отдельных городов будут расти и сливаться, превращаясь в мегалополисы — общее пространство для десятков миллионов человек; эти гиганты накроют целые штаты, протянувшись через всю страну. В новом мире Чикаго или Лос-Анджелес окажутся всего лишь самыми крупными бусинами на нитках-осях урбанистических комплексов, которые получат необычные составные имена, что-то вроде «Лос-Сандиеглеса», «Сан-Сана» (сплошная городская полоса меж Сан-Франциско и Сан-Диего) и «Босваша» (то же — от Бостона до Вашингтона, округ Колумбия).
