Схема 9
Нам необходимо еще выяснить, идет ли речь о механическом насосе — как событии XVII века или о насосе как приобретшей устойчивость сущности XVIII или XX века. Степень стабилизации — координата широты — здесь столь же важна, как и положение на линии, идущей от природного к социальному, — координата долготы.
Таким образом, онтология медиаторов способна изменяться. Слова, сказанные Сартром о людях, — а именно то, что их существование предшествует их сущности, — надо сказать обо всех актантах: как о сопротивлении воздуха, так и об обществе, как о материи, так и о сознании. Нам нет нужды выбирать между вакуумом п°5, действительностью внешней природы, сущность которой не зависит от человека, и вакуумом п°4 — репрезентацией, для определения которой западным мыслителям потребовались целые столетья. Или скорее мы сможем выбрать между двумя субстанциями только тогда, когда они будут стабилизированы. О самом нестабильном вакууме п°1, полученном в лаборатории Бойля, мы не можем сказать, является ли он природной или социальной сущностью, но знаем только то, что он искусственным образом возникает в лаборатории. Вакуум п°2 может быть артефактом, изготовленным человеческими руками, пока он не превратится в вакуум п°3, который начинает становиться реальностью, ускользающей от человека. Что же тогда вакуум? Ничто из вышеперечисленного. Сущность (essence) вакуума — это траектория, соединяющая все эти позиции. Иначе говоря, сопротивление воздуха имеет свою историю.
Каждый из актантов обладает единственным в своем роде следом в пространстве, которое таким образом разворачивается. Чтобы их очертить, нам не надо строить никаких гипотез о сущности природы или общества. Наложите все эти следы друг на друга — и вы получите очертания того, что нововременные, стремясь к обобщению и очищению, ошибочно называют «природой» и «обществом».
Но если мы спроецируем все эти траектории на одну-един-ственную линию, соединяющую бывший полюс природы и бывший полюс общества, то мы здесь уже ничего не поймем. Все точки (А, В, С, D, Е) будут спроецированы на единственную широту (А' В’, С D', Е'), и центральная точка А окажется локализованной на месте бывших феноменов, где, если следовать нововременному сценарию, уже ничего не может произойти. Располагая этой единственной линией, реалисты и конструктивисты смогут до бесконечности спорить об интерпретации вакуума: первые будут утверждать, что данный реальный факт не был никем создан, вторые — что данный социальный факт мы создали своими собственными руками; сторонники золотой середины будут балансировать между двумя смыслами слова «факт», используя к месту или не к месту формулу «не только, но и…». Дело в том, что сама фабрикация этого факта располагается ниже этой линии и представляет собой работу медиации, видимую только в том случае, если мы принимаем в расчет также степень стабилизации (В’, С D', Е’).
Великие массы природы и общества можно сравнить с континентами, образованными застывшими тектоническими породами. Если мы хотим понять их движение, нам надо спуститься в дышащие огнем расщелины, откуда вырывается магма, из которой, по мере ее охлаждения и постепенного наслаивания, значительно позже и значительно выше возникают две материковые поверхности, опираясь на которые, мы сможем твердо встать на ноги. Подобным образом мы должны спуститься и приблизиться к тем областям, где осуществляются смешения, которые станут, но только гораздо позже, природой или социальным. И разве слишком много будет потребовать от наших споров, чтобы, начиная с этого момента, мы наряду с долготой обсуждаемых единиц сущего точно указывали их широту и рассматривали все сущности (essences) как траектории?
Теперь мы лучше понимаем парадокс нововременных. Используя одновременно работу медиации и работу очищения, но давая представительство только второй, они в то же время играли на трансцендентности и имманентности двух инстанций — природы и общества. Это давало им четыре противоречащих друг другу ресурса, позволявших им делать все что угодно. Итак, если мы набросаем карту онтологических варьирований, то увидим, что существует не четыре региона, а только три. Двойная трансцендентность — природы, с одной стороны, и общества — с другой — соответствует одному набору стабилизированных сущностей.
[25] В противоположность этому имманентность природы и коллективов также соответствует одному региону — региону нестабильности событий, региону работы медиации. Таким образом, нововременная Конституция права: действительно, существует пропасть между природой и обществом, но эта пропасть является только запоздалым следствием стабилизации. Единственная пропасть, которую следует принимать в расчет, отделяет работу медиации от конституционного придания формы, но эта пропасть благодаря самому феномену размножения гибридов становится постоянным градиентом, который мы способны проследить, если станем опять теми, кем никогда не переставали быть, то есть ненововременными. И если мы добавим к официальной и устойчивой версии Конституции ее неофициальную, горячую или неустойчивую версию, то именно середина окажется заполненной, а крайние точки станут пустыми. Мы понимаем, почему ненововременные не приходят на смену нововременным. Ненововременные официально признают только ту практику, которую отрицают последние. Ценой маленькой контрреволюции мы, наконец, ретроспективно понимаем то, что делали всегда.
Связать воедино четыре каталога нового времени
Устанавливая два измерения — нововременное и ненововременное, осуществляя эту коперниковскую контрреволюцию, перемещая объект, так же как и субъект, к центру и дальше вниз, мы, возможно, сумеем сосредоточить в своих руках самые лучшие критические ресурсы. Чтобы предоставить место умножению квазиобъектов, нововременные разработали четыре различных репертуара, которые, как они считали, несовместимы друг с другом. Первый репертуар имеет дело с внешней реальностью, хозяевами которой мы не являемся, которая существует вне нас и у которой нет ни наших страстей, ни наших желаний, хотя мы и способны ее мобилизовать и создавать. Второй репертуар рассматривает социальные связи — то, что связывает людей друг с другом, страсти и желания, которые нас волнуют, — персонифицированные силы, структурирующие общество, которое нас превосходит, хотя в то же время мы сами его создаем. Третий касается значения и смысла, актантов, формирующих истории, которые мы о них рассказываем, испытания, которым они подвергаются, приключения, которые с ними происходят, тропы и жанры, которые их организуют, большие нарративы, которые постоянно властвуют над нами, хотя в то же самое время они являются просто текстами и дискурсами. И наконец, четвертый говорит нам о Бытии и деконструирует то, о чем мы неизменно забываем, когда заботимся только о налично-сущем, которое оказывается соразмерным своему Бытию.
