— Это ж геноцид над правами человека, в натуре — звонко
причитала Сима, плакала и терла свои разноцветные подбитые глаза грязными
кулаками, — на помойке такая прелесть валялась, я подобрала, зачем добру
пропадать?
— Ты видела, кто выбросил сундук с нитками? — в третий раз
спросил Илья Никитич.
— Ничего не видела, ничего не знаю. Один раз в жизни бедной
женщине повезло, а вы, гражданин начальник, хочете на меня сразу мокрое дело
повесить? Да Сима за всю жизнь мухи не обидела, любого спроси, Сима последним
куском с бродячим животным поделится, а ты говоришь! Я, если хочете знать, в
Бога верую, зачем мне на душу такой грех брать? Ну, скажи, на фига он мне,
смертный грех? Чтобы на том свете всю дорогу муки адские терпеть? Здесь терплю
и там терпеть, да? Последние времена наступили, скоро Страшный суд, за все
придется ответить, я себе самой разве враг?
— Стоп, подожди, с чего ты взяла, что речь идет о мокром
деле? — перебил ее Илья Никитич.
— А с того, как ты рванул за ментами, старый хрен! —
истерически взвизгнула бомжиха. Слезы мигом высохли, глаза сухо, злобно
заблестели. — Все вы, суки, готовы слабого обидеть, правильно про вас пресса
печатает! Только в нашей бандитской дерьмократии такие беззакония творятся над
правами измученной личности! Ничего, и на вашу диктанту управа найдется. Я не
боюсь! Мне терять нечего, кроме своих цепей, все скажу, чтобы вы правду чистую
про себя знали от простого русского человека пролетарского происхождения.
— Сима, а что такое диктанта? — строго спросил Бородин.
Сима растерянно поморгала, кашлянула и отчеканила:
— Ты, старый извращенец, дуру из меня не делай! Диктанта —
это когда безвинного хватают и тащат!
— Как разговариваешь, Симакова? — встрял участковый
инспектор. — Давно в кпз не отдыхала? Соскучилась? Сейчас быстренько
организуем, без проблем.
— А ты меня не пугай! — буркнула Сима и залилась краской.
Свежий малиновый синяк под правым глазом стал почти незаметным, зато старый,
желто-зеленый, засиял ярче. — И так я вся насквозь больная нервозными
заболеваниями. Голодаю, холодаю, никакого позитива. Сплошной экономический
Чернобыль. Мне вот только кичи не хватало.
— Меньше надо пить и по митингам шастать, а то, я гляжу, ты
слов разных умных набралась, — проворчал участковый, — извинись и разговаривай
по-человечески, не испытывай мое терпение.
— Ладно, хрен с вами. Извиняюсь, больше не буду. — Симка
застенчиво, по-девичьи, улыбнулась щербатым ртом. Настроение у нее менялось
ежеминутно. От слезной, жалобной истерики она переходила на сухую, злобную,
потом опять жаловалась и вдруг улыбалась, даже с некоторым кокетством. — Если
со мной по-доброму, я все скажу.
— Хорошо, Сима, — кивнул Илья Никитич, — давай по-доброму.
Откуда ты знаешь про убийство?
— Я ж сказала, животных кормлю, делюсь с ними последним
своим куском, с бродячими собачками, кошечками. Вот если ты умный, сам
догадаешься, откуда все знаю. Слышь, начальник, дай покурить, а?
— Что ты бредишь, Симакова? — взревел участковый, внезапно
теряя терпение. — При чем здесь животные?
— Угости сигареткой, скажу. — Симка шмыгнула носом и
поднесла два пальца к губам, показывая, как сильно ей хочется покурить.
Участковый покосился на Бородина. В глазах его читался
вполне конкретный вопрос: не пора ли применить к этой наглой женщине положенные
в таких случаях крутые меры или еще немножко потерпеть ее безобразное
поведение? Илья Никитич в ответ слабо покачал головой, давая понять, что с
мерами торопиться не стоит. Участковый пожал плечами и нехотя протянул Симе
сигарету. Сима с наслаждением затянулась, сделала таинственное лицо и
произнесла:
— Животные все чувствуют, особенно собачки. Они такие
лапочки, солнышки, лучше людей в сто раз. Я их люблю, с ними дружу, и мне от
них этот божественный дар передался. Слышали, как собаки по покойнику воют? Они
жмуров за версту чуют, вот и я тоже. Я ж грю, я прям эстрасьянс. Носом воздух
понюхаю и чую. А ты, прошу прощения, вроде культурный такой человек, — она с упреком
покосилась на Бородина, — нет чтобы спросить спокойно, мол, откуда у тебя,
Сима, этот сундучок с ниточками? Уставился на меня, как будто я тебе косуху
зеленью должна по расписке, а потом дунул по переулку. Я ведь сразу поняла, что
вернешься, чувствовала, надо уходить от греха, однако жаль было Рюрика будить,
он так спал на свежем воздухе, сладкий мой, так спал. Эй, Рюрик, скажи им,
ничего мы не видели, правда?
Рюрик пока не произнес ни слова. Он был совсем плох. Глаза
его закатились, голова слегка покачивалась из стороны в сторону, он вяло
шевелил губами, издавая странные утробные звуки. Когда его подруга замолчала на
миг, в тишине стало слышно, что он поет старинный романс «Степь да степь
кругом» и довольно точно выводит мелодию.
— Так, Рюриков, ты сюда что, концерты пришел давать? Кончай
бубнить, Шаляпин недоделанный, — участковый слегка толкнул его в плечо, — давай
рассказывай, как дело было. С самого начала и по порядку.
— Я не бубню, — резко вскинул голову Рюрик, — я пою. У меня,
между прочим, среднее музыкальное образование. А что недоделанный, это вы точно
заметили, гражданин начальник. На правду не обижаюсь. Если бы меня доделали,
доучили, приняли в Консерваторию, был бы я сегодня, как Паваротти.
— Ай, ну что ты брешешь, — Симка сморщилась и легонько
хлопнула своего друга по плечу — у Паваротти тенор, у тебя бас.
— Ну, бомж пошел образованный, сил нет, — хмыкнул
участковый, — Симка — политик, Рюрик — оперный солист. Ладно, граждане, кончаем
здесь ваньку валять. Отвечаем на вопросы, как положено.
— Так чего отвечать, если мы не видели ни хрена? — развел
руками Рюрик. — Утречком подошли к мусорке, а там куча ниток валяется и сундук
соломенный. Вот и все дела.
— Откуда узнали про убийство?
— Я ж сказала, у меня дар божественный, я эстрасьянс самый
натуральный. Я бы вам могла все сказать, что было, что будет, чем сердце
успокоится, если бы вы со мной по-хорошему, по-доброму.
— Да че ты несешь, дурья башка? Какой ты эстрасьянс? Ментура
приехала, труп выносили, это мы видели. А больше ничего, — быстро пробормотал
Рюрик и, понурившись, опять принялся тихонько напевать себе под нос.
— Вы бы отпустили нас, граждане-господа, — попросила Сима,
жалобно шмыгнув носом.
— Значит, так, сладкая парочка, — откашлявшись, произнес
участковый сухим, официальным тоном, — вы оба пока только свидетели, однако
именно у вас в руках оказались вещи из квартиры убитой. Ты, Симакова, знаешь
всех жильцов третьего подъезда, да и ты, Рюриков, тоже. Вам известно, что в
сороковой квартире проживала одинокая, беззащитная женщина. Вот вы и решились
на ограбление с убийством.
