Соседи между тем продолжали стоять в дверях, вытянули шеи и
раскрыли рты, как гуси. Бородин положил трубку и вопросительно взглянул на
Евгению Михайловну. Она широко улыбнулась и, сложив ладони рупором, прокричала:
— Все в порядке! Ничего интересного! Соседи закивали и
спрятались в своей комнате.
— Они милые люди, — сообщила Евгения Михайловна, — но
чрезвычайно любопытные. Оба почти глухие, телевизор включают так громко, что
нам с сыном приходится вставлять затычки в уши, из-за этого мы тоже глохнем и
орем, если хотим что-то сказать друг другу. А с паспортными столами вы отлично
придумали. Надеетесь опередить ФСБ?
— Надеюсь, — признался Бородин, — если их возьмут, мне будет
сложно их допросить по моему делу, придется либо рассчитывать на любезность
подполковника Свиридова, либо обращаться к начальству. А не хочется.
На чистенькой просторной кухне было два холодильника и два
стола. Евгения Михайловна включила чайник, принялась доставать пластиковые
баночки с едой, нарезать хлеб. Бородин между тем рассказывал ей о несчастной
алкоголичке Марине.
— Теперь есть словесный портрет, — произнес он печально, —
но лицо настолько неприметное, что с таким же успехом по этой ориентировке
можно разыскивать мужчину с плаката по пожарной безопасности.
— Картинка у вас с собой? — быстро спросила Евгения
Михайловна.
— Разумеется. Несколько экземпляров таскаю в портфеле, как
сентиментальный американец фотографии любимого семейства.
— Сегодня же поеду в клинику и дам Люсе, скажу, опять
встретила Руслана и он просил передать ей его портрет, — она взяла фоторобот в
руки, — да, действительно, совершенно плакатная физиономия, и никаких особых
примет.
— Почему он не убил проститутку пять лет назад, оставил
живую свидетельницу? — задумчиво спросил Бородин, вернувшись в кухню. — Почему
вдруг исчез из квартиры? Когда он уходил, уже знал, что не вернется, иначе вряд
ли забрал бы магнитофон, кассеты, африканские маски. Для всего этого нужна
большая сумка либо чемодан. Допустим, кто-то ему позвонил, сообщил нечто
важное, и он удрал. Но в квартире не было телефона.
— Розетка была?
— Вот этого я не знаю. Думаете, аппарат он тоже мог
прихватить?
— Конечно. Но это в принципе уже не важно — Евгения
Михайловна поставила на стол тарелки, выложила баклажановый салат в прозрачную
миску, — он мог уйти просто потому, что ему стало скучно мучить полумертвую
девушку. Надоело, и все. Она уже ничего не чувствовала, она ведь сказала, что
он все время смотрел ей в глаза, пока истязал. А когда эти глаза перестали
выражать что-либо, он потерял интерес к жертве.
— Допустим, — кивнул Бородин, — но почему он оставил живую
свидетельницу?
— Во-первых, мог не заметить, что она еще жива. Во вторых,
он наелся. Нажрался, понимаете? Получил свою дозу удовольствия и ошалел, не
подумал о том, чтобы заметать следы. Ну, неохота ему было об этом думать. Ведь
большинство известных маньяков не заметало следов. Просто бросали растерзанную
жертву в лесу или еще где-то, более того, многие потом признавались, что им
было особенно приятно представлять себе лица людей, которые найдут жертву.
— Мертвую жертву, — напомнил Бородин.
— Но убитую не ради молчания, а ради удовольствия.
— Иными словами, вы считаете, он болен?
— Да, конечно. Если ваша пьянчужка не обозналась.
Илья Никитич застыл с вилкой у рта. Кусок рыбы соскользнул
назад, в тарелку. Он не стал говорить, что фоторобот уже был показан младшему
лейтенанту Телечкину. Коля долго, мучительно вглядывался в картинку, печально
вздыхал и наконец сообщил, что получается пятьдесят на пятьдесят. Может, это
тот самый убийца с черепами и свастикой, а может, совсем другой человек. Вот
если бы увидеть его живого, тогда да, не ошибешься. А фоторобот — вещь
приблизительная.
— Я понимаю, вы устали натыкаться на тупики, — улыбнулась
Евгения Михайловна, — ведь маска черта тоже оказалась выдумкой?
— Откуда вы знаете? — глухо кашлянув, спросил Бородин.
— Мне так кажется. Вы специально отправились в магазин,
отыскали эту пакость, купили, потом натянули на голову. Это было в некотором
смысле актом отчаяния. Дело зависло, убийца гулял на свободе, Люсе становилось
все хуже, начальство настаивало, что в этом убийстве нет судебной перспективы.
Вам надо было как-то действовать, вы понимали, что это только иллюзия движения,
но не могли стоять на месте. Верно?
Бородин молча кивнул и наконец отправил в рот кусок рыбы.
— Должна вам сказать, — продолжала Евгения Михайловна, —
когда я рылась в словарях и энциклопедиях, искала всяких идиотских Лоа, Бака,
Маман Бригит, мне тоже казалось, что я занимаюсь совершенной ерундой, напрасно
трачу ночь. Единственное разумное объяснение — надо что-то делать! Ну хорошо, я
откопала, что вся эта нечисть проживает в африканской религии вуду. Таким
образом, мне стало известно, что некие люди, окружавшие Люсю, увлекаются модной
гадостью, играют в игры, для человеческой психики весьма опасные. Ну, и что
дальше? Разумеется, все это в десять раз страшнее оттого, что происходит в
семейном детском доме или в многодетной семье с усыновленными сиротами.
Бородин поднял палец и пробормотал что-то, глаза его при
этом широко, выразительно распахнулись.
— Что, простите?
— Африканские маски! — прошептал он, дожевав салат. — Она не
обозналась! В квартире, где ее мучили, стены были увешаны страшными масками. И
он забрал их с собой, когда ушел.
— Да что вы так волнуетесь? — пожала плечами Евгения
Михайловна. — Уже сегодня к вечеру мы будем знать точно, он это или нет.
— От Люси? — Бородин грустно улыбнулся. — А вам не кажется,
что это тоже иллюзия движения? Дело пятилетней давности безнадежно зависло,
хотя жертва осталась жива, и она, в отличие от Люси, была нормальным, дееспособным
свидетелем.
— Илья Никитич, вы что, забыли про близнецов и про взрыв?
— Конечно не забыл. Но мало ли женщин, которых называют
«мама Зоя»? Имя достаточно распространенное.
— Скажите еще, что у нас полным-полно многодетных семей,
увлекающихся вуду и черной магией, — Евгения Михайловна закурила, — знаете,
почему он убил Лилию Коломеец? Она приезжала навещать Люсю и стала
свидетельницей какой-нибудь ритуальной мерзости, естественно, захотела забрать
оттуда девочку, возможно, пригрозила, что предаст все огласке.
— Нет, погодите, — Бородин помотал головой, — вы только что
сами сказали, он маньяк. Зачем ему мотив?
— Илья Никитич, ну вы же опытный человек. Вы знаете, что
серийники практически всегда признаются дееспособными. От нормальных людей они
отличаются тем, что убивают спокойно и с удовольствием. Некоторые психиатры
определяют это как моральную идиотию. Ну что мы с вами головы себе морочим?
Ведь ясно, он убил бомжиху потому, что она его видела. И на младшего лейтенанта
покушался тоже не просто так, не ради удовольствия. Бомжихе он нанес
восемнадцать ударов, поскольку у него была такая возможность. Думаю, за этим
стоит не только его личный кайф, но и ритуал. А с лейтенантом ему было не до
ритуала. И проделал он все весьма толково, у всех возникла иллюзия, что
Телечкина сбила машина. Он сумасшедший, но вовсе не дурак. Ну что, вы не
раздумали пить кофе? Или все-таки чай?
