Веки его приподнялись, рука сжала Варины пальцы больно, до
хруста. Он медленно повернул голову и взглянул ей в глаза:
— А ты не врешь, девочка? Ты ведь должна ненавидеть меня.
— За что?
— Сама знаешь. Я виноват перед тобой.
— Нет, Пныря. Кто был виноват, тот свое получил, —
проговорила она медленно и жестко. — А тебе я благодарна, на всю жизнь. Если бы
не ты, я бы, наверное, до сих пор эту мразь любила. Он меня по стенке размазал,
а ты соскреб, собрал в горсточку, можно сказать, реанимировал.
— Я тебя под Мальцева подложил, — эхом отозвался Пныря, —
под жирного тупого борова. Ты прости меня, девочка. Ты могла бы замуж выйти за
хорошего человека, ты могла бы стать счастливой.
— Перестань, — нервно хохотнула Варя, — тебе и так худо, что
ты себя мучаешь? Ни в чем ты не виноват передо мной. К Мальцеву я привыкла, у
меня все отлично.
— Привыкла, говоришь? — Слезы высохли, глаза сухо блеснули
из черных глазниц. — Вот это напрасно. Скоро придется отвыкать.
Послышался тихий тяжелый плеск. Крокодил в аквариуме
зашевелился, повернул голову и уставился на Варю мутными глазами. Чудовищная
зубастая пасть приоткрылась, хвост глухо стукнул в стекло.
— Ты чего, малыш? — ласково спросил хозяин. — Кушать хочешь?
Погоди, дружок, тебе толстеть вредно. Повар сказал, ты утречком целого живого
кролика слопал, так что потерпи, милый, до вечера.
Крокодил попятился боком и улегся в мутной глубине.
— Тварь, а понимает, — кивнул Пныря, и слабая улыбка тронула
его губы. — Когда жрет живьем кролика или цыпленка, плачет. Слезы ручьем.
Видишь, какой сострадательный?
— Разве можно разглядеть слезы в воде?
— Он на суше жрет.
— Ты что, выпускаешь его? — испугалась Варя.
— А как же! Конечно, не на ковер, он здесь мне все изгадит.
Его в бассейн сливают из аквариума, а питание пускают бегать по бортику. Ну,
двери, конечно, приходится запирать. Я, знаешь, люблю смотреть, как он
резвится. Потом, правда, кровищи много, но там у меня английский кафель, все
легко отмывается. Ну и воду, конечно, приходится менять. Он мне дорого
обходится, но что поделаешь?
— Так он кроликов и цыплят живьем ест? — Варя слегка
поморщилась.
— Живьем, — кивнул Пныря, — иначе ему не вкусно.
— Но он ведь может человека укусить.
— Может, а как же? На то он и хищник. Это как раз хорошо. Я
на нем свою охрану дрессирую. Они его по очереди обслуживают, а я наблюдаю. —
Он отпустил наконец ее руку и провел пальцем по щеке, по шее. — Значит, ты,
Варюша, зла на меня не держишь? Это правильно, девочка, если не врешь, конечно.
Зло нельзя в себе держать, оно растет внутри, душит и требует выхода. Я всегда
по глазам вижу, когда у человека жаба в душе. У тебя глазки ясные, чистые,
потому и люблю тебя как родную дочь. Ты поняла, девочка? Как родную дочь.
В ответ Варя не нашла ничего лучшего, как прижаться щекой к
его руке. С губ чуть не сорвалось надрывное и робкое «Папочка!». От этого вдруг
стало дико смешно. Сцена получалась в духе дешевого сериала. Она давно
заметила, что вокруг вора постоянно витает этот приторный фальшивый душок.
Оставалось только зарыдать и кинуться Пныре на шею. Смех,
готовый предательски вырваться наружу, оказался кстати, на глазах выступили
слезы, и вор решил, что она едва сдерживает рыдания.
— Ну что ты, девочка, не надо, — хрипло прошептал он и
погладил ее по вздрагивающей спине. — Все будет хорошо. Видишь, как получается,
кого любишь, того и теряешь. Как я теперь сестренке в глаза посмотрю?
Единственный сын.
«Племянник! — догадалась Варя. — Ну да, конечно, он рассказывал
что-то про родную сестру в Воронеже… Он все хотел перетащить их в Москву,
сестру с племянником, но они почему-то сопротивлялись. Он бы отлично их здесь
устроил, так же, как эту многодетную Изольду, дочь своего убиенного
воронежского кореша Вани. У нее семеро детей, Пныря купил ей огромный дом под
Москвой…»
И тут же в памяти опять всплыла картинка, на этот раз более
четкая. Залитая солнцем лужайка, эскорт машин у ворот, подростки, играющие в
мяч. Три девочки. Две совершенно одинаковые красотки с прямыми светлыми
волосами, рыжая тощенькая, с разбитой коленкой. Начало мая, ясный ветреный и
холодный день. На лужайке вместе с девочками резвится взрослый мужчина. Белые
кроссовки, белый спортивный костюм. С Зойкиными детками занимается спортом
бывший чемпион России по боксу. Моментальный стоп-кадр. Правильное стандартное
лицо, светлый ежик волос…
— Кого любишь, того и теряешь, — донесся до нее глухой голос
Пныри, — я души в нем не чаял, баловал, верил ему, как самому себе, а он смотри
что устроил, гаденыш.
— Он что, покончил с собой? — осторожно спросила она.
— Типун тебе на язык! Взорвали его. Пошел, понимаешь, по
магазинам, молодой жене подарок покупать, и тут как раз бабахнуло.
— Погоди, кто-то заранее знал, когда и в каком магазине он
будет?
— Заранее не заранее, но бабахнуло как раз вовремя.
— Где это произошло?
— В галерее на Пушке.
— Она большая, там магазинов много, бутики, ювелирные,
парфюмерные, — задумчиво произнесла Варя, — невозможно угадать. Ведь не всю же
галерею взорвали?
— Не всю. Один только магазин, там модная одежда. Бутик
«Вирджиния». Генаша рядом был, в соседнем, ювелирном. Люстра грохнула, и прямо
ему на голову. Как я сестре своей Гале в глаза посмотрю? Он у нее единственный
сынок.
— Она уже знает? — Варя вскинула влажные блестящие глаза и
затаила дыхание, чувствуя, как холодеют руки.
— Нет. Ты позвони ей, но сразу не говори. Пусть вылетает в
Москву. Такие вещи нельзя по телефону. Здесь и похороним Генашу, на
Новодевичьем.
— Ты хочешь, чтобы я позвонила твоей сестре? — удивилась
Варя. — Но мы с ней не знакомы.
— А кого мне еще просить? Сам не могу, сил нет. Этих
просить? — Он кивнул на дверь. — Они челядь, шестерки, им мое горе по фигу.
Позвони, девочка, у тебя рука легкая и голос приятный. Давай-ка я номер наберу,
а ты скажешь.
— Почему именно я? Попроси эту свою, как ее? Изольду, дочь
твоего воронежского друга Вани. Помнишь, мы заезжали к ней? У нее семеро детей,
кажется. Там еще был какой-то боксер. — Она произнесла все это очень быстро, на
одном дыхании, надеясь прояснить мучительное смутное воспоминание.
— Кого попросить? — рявкнул Пныря. — Зойку? Да они с моей
Галей всю дорогу друг друга не переваривают. Ты звони. Зойка тоже чужая, просто
долг у меня перед покойным Ваней, отцом ее, на всю жизнь, а так, чисто
по-человечески, она мне чужая.
