— Мужа надо любить и принимать таким, какой есть, —
глубокомысленно изрекла Ксюша, — хотя бы ради ребенка.
Митя встал, взял Машу и вышел из кухни, не сказав ни слова.
Маша отнеслась к незнакомым рукам совершенно спокойно, улыбнулась, потрогала
пальчиком Митины усы, широко зевнула и быстро, возбужденно залопотала, словно
хотела сообщить ему что-то важное. Он уселся на диван и стал шепотом
рассказывать ей сказку про колобка, не обращая на Ксюшу никакого внимания.
Ксюша села в кресло напротив. Глаза закрывались. День был огромный, жуткий, и
впервые она призналась себе, что только здесь, у Мити, чувствует себя дома и в
безопасности. Ей не хотелось уходить. Она заранее заказала такси по телефону на
одиннадцать тридцать, и пора было собираться. Маша заснула у него на руках, он
сидел и молча покачивал ее.
— Уже начало двенадцатого, скоро такси приедет, — прошептала
она, встала и потянулась.
— Такси приедет и подождет. Я оплачу ожидание, не волнуйся,
— прошептал в ответ Митя.
— Оплатить я могу и сама. Не в этом дело.
— А в чем?
— Я уже объясняла, я привыкла ложиться рано. Очень хочется
спать. — Она зевнула и потерла глаза. — К тому же свекровь прилетает ночью, я
должна быть дома.
— Про свекровь ты уже говорила, — напомнил Митя. — Ее
самолет приземляется в пять пятнадцать утра плюс дорога от Шереметьева до
Москвы, получается шесть пятнадцать. Плюс пограничники, таможня. Не волнуйся,
она появится дома часов в восемь, не раньше. У нас еще куча времени.
— Никакой таможни, зеленый коридор, — пробормотала Ксюша.
— Ну ладно, в половине восьмого. — Он посмотрел на Машу, она
причмокнула и улыбнулась во сне. — Ты ей какой-нибудь прикорм даешь?
— Нет. Пока только грудное молоко.
— Молодец. Уже можно тертое яблочко, начиная с половины
чайной ложки.
— Без тебя знаю. Ее от яблока пучит.
— Тогда попробуй абрикосовую мякоть. Говорить, она
недоношенная родилась?
— Ага, восьмимесячная.
Помолчали. Опять молчание стало неловким, как три часа
назад, в первые минуты.
— Я собираюсь специализироваться на педиатрии, — медленно,
как будто размышляя вслух, произнес Митя. — У педиатров всегда есть работа.
Взрослый при нынешней платной медицине до последнего будет терпеть, к врачу не
пойдет, разве что на «скорой» увезут. Но ребенка своего потащит к доктору при
малейшем чихе. Так что работой я буду обеспечен.
— Разумно, — кивнула Ксюша.
— Но ты знаешь, теперь я стал сомневаться, получится ли из
меня хороший детский доктор. — Митя грустно вздохнул. — Ты говоришь, Маша
восьмимесячная, но я, хоть убей, не вижу никаких признаков. А ведь в три месяца
они остаются. Ты должна это знать, ты готовишься к экзаменам, читаешь много
всякой литературы, в том число по педиатрии. Признаки недоношенности — это
азбука, Ксюша, это тебе каждый сельский фельдшер определит. Но раз ты говоришь,
значит, так оно есть. Кому же знать, как не тебе? Бедный ребенок. — Митя провел
ладонью по Машиным русым волосам.
— Ничего не бедный. Очень богатый, — сердито рявкнула Ксюша.
— Масса радостей впереди. Оксфорд, Кембридж, отдых на Канарах, одежки от
Кардена. Ладно, Митюша, нам действительно пора. Я должна хорошо выспаться перед
встречей со свекровью. С ней всегда надо быть в форме. Я ужасно рада с тобой
повидаться. — Ксюша подошла к дивану, попыталась взять спящего ребенка у Мити
из рук, но он не отдавал.
— Ты что? Нам правда пора.
— Сядь! — скомандовал Митя. Ксюша послушно села рядом с ним
на диван и быстро произнесла:
— Ладно, такси еще не приехало, можно минут пять посидеть.
— Пошутили, и будет, — прошептал Митя. — Нет, ты,
пожалуйста, не отворачивайся, смотри мне в глаза. В больнице мне рассказали о
твоем муже. Он наркоман. Потасканное злое ничтожество. Что касается
пятикомнатной квартиры, шикарной дачи и мамаши-миллионерши, это все правда.
Пожалуйста, смотри в глаза! Зачем ты это сделала?
— Что, Митенька?
— Сама знаешь. Почему ты не сказала мне, что беременна?
— А при чем здесь ты? — Вместо улыбки у Ксюши получился
жалкий оскал. Она старалась мысленно заклеить пластырем не только свой рот, но
и глаза, потому что они предательски наливались слезами, вообще было бы отлично
обмотать липкой широкой лентой себя всю, стать неподвижной, бесчувственной
мумией.
— Может, я должна была сообщить тебе это там, в больнице,
когда мы виделись в последний раз? Но, во-первых, вокруг было много народу, в
том числе твоя роковая брюнетка, во-вторых, ты меня даже не заметил, а в-третьих,
я пришла договариваться об аборте, и если бы там не было толпы студентов с
тобой посерединке, то договорилась бы. Дай мне телефон, надо узнать, почему
задерживается такси.
— Все нормально с такси. Не дергайся.
— Что значит — нормально?
— Пока ты кормила Машу, я позвонил на фирму и попросил,
чтобы машину прислали часом позже, в половине первого.
— Зачем?
— Затем, что надо поговорить. Я не мог сразу, мне необходимо
было раскачаться. Я слишком долго ждал этой нашей встречи, произносил про себя длиннющие
монологи, горячие и убедительные. Когда ты позвонила сегодня и сказала, что
ребенку три месяца и две недели, я все подсчитал и жутко разволновался. Ты
сколько угодно можешь врать самой себе, но мне не соврешь. Конечно,
пятикомнатная квартира и прочие прелести — это весомо, зримо, конкретно. Но
наркотики — это еще конкретней. Однако дело совсем в другом. Даже если бы твой
Солодкин был трезвейшим, добрейшим, порядочнейшим человеком, все равно, Маша —
моя, а не его дочь. И ты всегда, всю жизнь будешь об этом помнить. Ты не любишь
его, тебе с ним не просто плохо, тебе страшно. Ты боишься, что рано или поздно
он посадит тебя на иглу.
— И что дальше? — тихо спросила Ксюша.
— Тебе решать. Чтобы было все окончательно ясно, скажу: мне
никто, кроме тебя и Маши, не нужен. Твое право не верить. В каждой из девиц,
которая была со мной потом, я пытался увидеть тебя. Правда, не сразу самому
себе сумел признаться в этом. Все получилось банально до тошноты. Я привык к
тебе за десять лет школы. А потом, в академии, столько новых красивых девушек,
ну прямо глаза разбегались, мне показалось — так не бывает, чтобы только ты, с
первого класса и на всю жизнь. Надо попробовать что-то другое. Попробовал. Не
понравилось. В общем так. Я тебя люблю и жить без тебя не могу. Хорошо слышала?
Больше повторять не буду.
— Что? — Ксюша сморщилась и приставила ладонь к уху. — Я не
слышу. Повтори!
