От Лены пахло потом, табаком и перегаром. Она раздела его
проворно, как опытная сиделка парализованного больного. Тело его покрылось
мурашками, температура в пионерских палатах не превышала плюс десяти градусов.
Простыни были влажными. Он не сразу понял, что сейчас, сию минуту, с ним
происходит именно то, о чем он давно и отчаянно мечтал, то, что он так
подробно, так страстно описывал на бумаге. Правда, в главной роли выступал не
он, а его партнерша. Она брала его, почти насиловала, грубо, властно, умело. У
нее был богатый опыт, она хриплым отрывистым шепотом командовала, что ему
делать, как повернуться, как двигаться. Он подчинялся. От нее исходил огненный,
животный жар. Казалось, влажная простыня тихонько задымилась под ними.
Корчилась и погибала в веселом огне проклятая девственность Олега Солодкина,
как когда-то сгорала на стройке его маленькая невинная скрипочка.
Конечно, ему хотелось, чтобы все произошло совсем иначе.
Была одна, заветная девочка Маша, которую он ни разу не окунул в поток своих
литературных откровений, на которую решался лишь иногда, искоса поглядывать на
лекциях. Она училась вместе с ним на сценарном. Тоненькие ножки и ручки, маленькое
скуластое личико большой, мягкий бледный рот, яркие голубые глаза,
светло-каштановые прямые волосы. Все. Ничего особенного, на актерском имелся
огромный выбор красоток. Но когда он исподтишка подглядывал за Машей на
лекциях, в курилке, в столовой, у него непонятно почему замирало сердце. Один
раз он решился пригласить ее к себе на вечеринку. Она вежливо, равнодушно
отказалась.
Толстая Лена в самый ответственный момент материлась
протяжным басом. За стеной устали петь, болтали и смеялись. В хоре голосов Олег
различил Машин смех, закрыл глаза и попытался мысленно поменять этих двух
женщин местами: Лену убрать в соседнее помещение, а сюда, к себе, на скрипучую
пионерскую койку, поместить хрупкую легкую Машу. Однако не получилось. Слишком
разные весовые категории. Маша продолжала смеяться за стенкой над чьим-то
анекдотом. Она умудрилась опять отказать ему, вежливо и равнодушно. Но зато
теперь у него под рукой всегда была Лена, большая, опытная и безотказная. Ему
стал нравиться ее крепкий запах, тяжесть ее тела, матерщина, «Беломор». Он
продолжал, потихоньку от самого себя, поглядывать на Машу и женился на Лене.
Потом многие годы этот проклятый худенький образ преследовал
его, мелькал в толпе, дразнил случайным сходством, таял, оставляя жар в груди и
мятный привкус во рту. Иногда он, закрывшись в комнате, просматривал старые
институтские фотографии и с раздражением признавался себе, что делает это
исключительно для того чтобы освежить в памяти маленькое скуластое личико и
светлые глаза в обрамлении угольно-черных ресниц.
Маша стала успешной сценаристкой. Он видел ее имя в титрах
нескольких неплохих фильмов, встречал ее в Доме кино на премьерах, знал, что
она вышла замуж, родила двоих детей, мальчика и девочку. Был в его записной
книжке номер, по которому можно позвонить и услышать ее голос, иногда он
звонил, но молчал в трубку.
С Леной он развелся довольно скоро, потом была череда разных
женщин. Он знал про них только одно: они клюют на пятикомнатную квартиру, на
высокопоставленных маму с папой. А сам по себе Олег Солодкин, некрасивый,
неуспешный, безработный, никому не нужен.
После института он никак не мог найти свое место. Написал
пару сценариев, что называется, на потребу. Ему казалось, это так просто —
сочинить сюжет банальной мелодрамы для массового зрителя, однако получилась
скучная белиберда, и он сам отлично понимал это. Иногда писал и публиковал
критические статьи о чужих фильмах, какие-то бесформенные эссе, рассказики, но
никто не замечал его жесткого, смелого, оригинального стиля, его искренности,
его таланта. Он оставался сыном уважаемой Галины Семеновны Солодкиной, и не
более.
Глава 5
На игрушечной фабрике, где работала Лилия Коломеец, о ней
отзывались сдержанно, уважительно, известие о ее смерти вызвало удивление,
печальные вздохи, возгласы: «Да что вы говорите! Ужа с какой!»
Капитан Иван Косицкий пил кофе, предложенный разговорчивой
молоденькой секретаршей. Из всех сотрудников, с которыми он успел побеседовать,
секретарша Наташа показалась ему самой осведомленной, и потому он минут
двадцать терпеливо слушал подробный рассказ о том, почему у нас до сих пор не умеют
делать хорошие игрушки, как для международной выставки реставрировали железную
дорогу, принадлежавшую до семнадцатого года маленькому князю Трубецкому, и в
паровозе нашли тайник, в котором был спрятан сапфир размером с голубиное яйцо,
и как печально закончились все попытки создать российскую Барби.
— Мы, дураки, оплатили несколько рекламных сюжетов по
телевидению, и нас обвинили в плагиате, компания «Мател» подала в суд.
Получился чуть ли не международный скандал, представляете, нашей маленькой
тихой фабричке был предъявлен иск на миллион долларов. Смешно. Однако пришел
приказ из министерства, и нашу бедную куколку закрыли. Конечно, для Лили
Коломеец это была просто беда. Она успела придумать целый гардероб, целый
кукольный мир. Знаете, как-то странно говорить о высоком искусстве, когда речь
идет о такой ерунде, как куклы. Но Лиля действительно была настоящим
художником. — Секретарша тяжело вздохнула. — Нет, все равно не верится, что ее
убили. Дикость какая-то. У нее столько было идей, планов, такого второго
художника у нас на фабрике нет и не будет. Знаете, есть люди способные, даже
талантливые, но ленивые, и толку от таланта никакого. А есть, наоборот,
усидчивые, трудолюбивые, а вот с талантом худо. Вроде все хорошо, но чего-то не
хватает. Вкалывает бедолага, старается, но радости это никому не приносит. У
Лили было все. Редкое сочетание трудолюбия и таланта. Правда, я считаю, так
нельзя. Она все-таки молодая, симпатичная… была… извините, — Наташа достала
платочек и шумно высморкалась, — нет, не могу представить ее мертвой. Она
столько всего не успела, ни семьи, ни детей, работа и никакой личной жизни.
— Так уж совсем никакой? — покачал головой Косицкий.
— Ну, возможно, в юности что-то было… впрочем, точно я не
знаю. Просто всем так казалось. Люди любят навешивать ярлыки. Она была очень
замкнутым человеком, настолько замкнутым, что о ней даже не сплетничали. Ее
перестали замечать. Поскольку она ни с кем не делилась подробностями своей
личной жизни, решили, что таковой у нее просто нет. Только племянница, и больше
никого на свете. В начале июня Лиля ушла в отпуск, сказала, что собирается
поехать вместе с племянницей в Болгарию на десять дней. Да, кажется, еще в
начале мая она брала две недели за свой счет, заболела подруга ее матери.
— Как зовут, не знаете?
— Юлия Сергеевна, кажется. Фамилию Лиля не называла, но это
уже не важно. Старушка умерла. У нее оказался рак. После ее смерти Лиля
изменилась, стала совсем мрачной, часто плакала. Конечно, не на людях, но
всегда было видно по глазам.
— И все-таки кто-нибудь может знать фамилию этой женщины?
