— Вот как? — Она склонила голову набок и высоко подняла
брови. — Ну, если на то пошло, настоящие документы у меня, они в полном
порядке, и в них твое имя нигде не зафиксировано. — Лиля залпом выпила воду. —
Как раз ты никто, а я совсем наоборот. Скажи спасибо своей предприимчивой маме.
Она все отлично устроила.
— Вот маму давай оставим в покое, — Олег избегал смотреть ей
в глаза и уставился в свою кофейную чашку, — сейчас не о ней речь. Допустим, ты
не хочешь, чтобы я приходил. Что дальше?
— Дальше я собираюсь обращаться в официальные инстанции,
заявлять о подлоге документов и не только. Есть кое-что более серьезное.
Значительно более серьезное.
— Слушай, ты можешь выражаться яснее, без этих дурацких
намеков?
— Пока не могу. Но обещаю, что скоро все мои неясные намеки
прояснятся.
— Нет, а что произошло? Ты спокойно жила все эти годы и
вдруг взорвалась ни с того ни с сего. В чем дело? Десять лет ситуация тебя
полностью устраивала, а теперь ты собираешься обращаться, как ты выразилась, в
официальные инстанции. В суд, что ли?
— Совершенно верно, в суд.
— И в чем ты нас обвиняешь?
— Тебя ни в чем. А вот матушку твою гениальную я обвиняю. И
поверь, это очень серьезно.
— Ой, ну хватит, — он махнул рукой, — неужели тебе охота
затевать всю эту бодягу, вмешивать кретинов-чиновников в наши семейные дела? В
конце концов все происходило по твоему молчаливому согласию. Тогда надо было
думать, десять лет назад. А сейчас поздно и глупо.
— Да, — кивнула она, — поздно и глупо. Не спорю.
— Ну, и зачем тебе это нужно? Объясни, чего ты хочешь, давай
спокойно все обсудим, договоримся.
— Мы никогда не договоримся, — блондинка тряхнула короткими
вьющимися волосами, — я согласилась встретиться с тобой только потому, что мне
тебя очень жаль. Но учти, эта жалость ничего в моих планах не изменит. И все,
хватит об этом.
— Хватит?! — выкрикнул мужчина неожиданно визгливым голосом.
— Что значит хватит? Ты долго будешь надо мной издеваться? Сидишь, спокойная,
вежливая, и угрожаешь судом! — Он раздавил сигарету, обжег палец, поморщился и
поднес его к губам. — Что мы тебе сделали? Десять лет никаких претензий, и тут
вдруг, без всякого предупреждения…
— Не кричи, Олег, — в светло-серых глазах мелькнула жалость,
— ты ничего мне не сделал, ты вообще вряд ли способен на какие-либо
сознательные действия. А вот мама твоя… Ладно, я сказала, лучше не надо об
этом. Я не издеваюсь над тобой. Пожалуйста, давай прекратим этот разговор. Ты
слабый, глубоко несчастный человек, я уже сказала, мне тебя очень жаль. Прости,
мне пора. — Она поднялась и, взглянув на него сверху вниз, тихо добавила:
— Тебе лечиться надо, ты очень плохо выглядишь. Все, до
свидания.
— Подожди, — он поймал ее руку и потянул так резко, что она
чуть не упала, — сядь, ты ничего не объяснила, и главное, ты не объяснила,
почему я не могу прийти?
— Потому, что это мой дом и я не хочу тебя там видеть. Если
ты явишься, я просто не открою дверь.
— Господи, ну почему? — простонал он.
— А тебе не приходит в голову, что мне очень больно видеть
тебя в своем доме? Да, ты ничего не сделал. Однако твое бездействие было хуже преступления.
Даже статья такая есть в Уголовном кодексе: оставление в беспомощном состоянии.
Я знаю, ты был еще беспомощней, чем Ольга, но ее нет, а ты жив. Не приходи,
очень тебя прошу.
— Значит, я виноват, что жив? Ну, прости, эту вину я
искуплю. Не сейчас, конечно. Дай мне срок еще лет двадцать или тридцать.
Хорошо?
— Перестань, — устало вздохнула Лиля, — хотя бы сейчас не
юродствуй.
Он открыл рот, помотал головой, привстал, опершись на стол,
выпуклые карие глаза вспыхнули, что-то должно было сорваться с языка важное,
резкое, но не сорвалось. Глаза угасли, медленно, как свет в кинотеатре.
— Возьми подарок, — буркнул он и достал из кармана маленький
красный футляр, — здесь сережки золотые, она ведь любит всякие побрякушки.
— Спасибо. Это очень трогательно. Но у нее не проколоты уши
и вместо радости будет одно расстройство. А вот журнал я возьму. Никогда
подобных изданий в руках не держала. Что значит «Блюм»?
— Ничего. Просто звучит красиво.
— Там есть твои статьи?
— Нет. Я же сказал, я заместитель главного редактора, сам
пишу очень редко, — ответил он отрывистым механическим басом и впервые взглянул
ей в глаза:
— Лиля, десять лет назад твоя сестра покончила с собой. В
этом никто не виноват. Я обещаю, что не появлюсь в твоем доме до тех пор, пока
ты сама меня не пригласишь. Но ответь мне на единственный вопрос: что
изменилось? Почему ты вдруг стала кого-то обвинять в ее смерти?
Она ничего не ответила, аккуратно положила журнал в пакет,
встала и ушла.
Олег смотрел ей вслед, губы его шевелились. Подошел
официант, чтобы забрать чашку с остывшим, нетронутым кофе, и услышал:
— Гадина… сука… ненавижу…
А женщина, прежде чем покинуть кафе, зашла в туалет.
Несколько минут она стояла перед зеркалом, закрыв глаза. Плечи ее вздрагивали,
по щекам текли черные от туши слезы. Уборщица, сидевшая за столиком с вязанием
в руках, посмотрела на нее и спросила:
— Доченька, тебе плохо?
— Ничего, соринка в глаз попала, — ответила Лиля, умылась
холодной водой, потом, вытряхнув все содержимое из белой лаковой сумочки, стала
приводить себя в порядок, подкрасила ресницы, губы, попудрилась, не глядя,
бросила все назад, в сумку, и ушла.
В половине четвертого утра патрульная милицейская машина
чуть не сбила женщину в пустом переулке. Район был спальный и считался
сравнительно спокойным, никаких вокзалов, гостиниц, ночных клубов. Патрульная
группа расслабилась. Только что кончилась гроза, на этот раз вялая, ленивая, но
дождь все шел и заметно похолодало. В салоне было тепло и уютно. У младшего
лейтенанта Телечкина имелся двухлитровый термос с крепким кофе, у капитана
Краснова была копченая курица. Собирались остановиться в каком-нибудь дворе и
перекусить.
Женщина выросла из-под земли. Водитель едва успел
притормозить. Маленькая, полная, она застыла посреди дороги и не двигалась, не
реагировала на визг тормозов, ослепительный свет фар в лицо, крик водителя. На
ней было надето что-то широкое, белое, и в мертвенном фонарном свете, в
дрожащей пелене дождя она казалась привидением.
— Давай-ка, Коля, вылези, разберись, — приказал младшему
лейтенанту Телечкину капитан Краснов.