Дверь открыл замшелый старик в полосатой пижаме, не сказал
ни слова, пожевал беззубым ртом потухший окурок и удалился во мрак коридора.
Косицкий после солнечной улицы почти ослеп и, ощупью пробираясь к кухне, откуда
слышались голоса и грохот посуды, споткнулся об огромного кота. Кот с визгом
дунул прочь, по дороге опрокинув табуретку, на которой стоял таз с мокрым
бельем. Капитан, сделав несколько неверных шагов, зацепил ботинком влажную
дамскую комбинацию и ввалился в кухню почти на четвереньках, пятясь задом, тихо
матерясь и пытаясь освободить ногу от мокрых капроновых кружев.
На кухне повисла страшная тишина, капитан распрямился,
вглядываясь в трех пожилых женщин.
— Так, гражданин, в чем дело? — произнесла дама в цветастом
халате и ткнула в капитана ложкой с дырками, как огнестрельным оружием.
Косицкий показал удостоверение и спросил, с кем можно
поговорить о покойной Ласточкиной Юлии Сергеевне.
Минут через десять, удовлетворив, насколько было возможно,
любопытство соседей, капитан сидел в уютной, чистой комнате цветастой дамы,
угощался чаем со смородиновым вареньем и слушал подробный рассказ о том, что на
самом деле у Юлии Сергеевны был вовсе не рак. Ее отравили соседи,
претендовавшие на комнату, а врачей подкупили, чтобы все получилось
правдоподобно, и можно ли теперь надеяться, что справедливость, наконец,
восторжествует, соседи-убийцы получат по заслугам, а комната достанется самому
достойному из претендентов, коим, несомненно, является она, цветастая дама,
поскольку многие годы, не щадя себя, следит за порядком в квартире, борется за
экономию электроэнергии, за чистоту в местах общественного пользования? Если бы
не она, здесь все давно взлетело бы на воздух к чертям собачьим, ибо Прохорова
никогда не выключает газ, а у Гнобенко убегает молоко.
— Скажите, к Ласточкиной приходил кто-нибудь? — ловко
вклинился в паузу капитан.
— А как же, постоянно эта наведывалась, подруги ее школьной
дочка, Лиля. Беленькая такая, стриженая. Фрукты приносила, конфеты, «тетя Юка,
тетя Юка», — пропищала дама фальшивым тоненьким голоском и сделала
сатирически-сладкое лицо. — Однако ничего не вышло. Ох, она потом бесилась, эта
Лиля, всю комнату перерыла, видно, не могла поверить, что труды ее пропали
напрасно и никакого завещания нет.
— Простите, не понял, — кашлянул капитан.
— Да чего же непонятного, — дама нахмурилась, — десять
квадратных метров на улице не валяются.
Следующим собеседником капитана оказался тщедушный мужчина
лет сорока, с круглой лысинкой на макушке и хвостиком на затылке. Косицкий тут
же про себя назвал его «шибзиком». Шибзик заглянул в дверь и, покачав головой,
произнес высоким надтреснутым фальцетом:
— Сюзанна Ивановна, вам должно быть стыдно врать, а еще
верующая женщина! Через стенку все слышно, — объяснил он капитану, — уши вянут
от ее гадостей.
Под оглушительную брань цветастой дамы капитан удалился
вместе с шибзиком. Тот представился Федей, признался интимным шепотом, что на
самом деле зовут его длинно и странно: Фердинанд Леопольдович Лунц, и предложил
выпить водки.
— Нет? Вы уверены? Ну, а я выпью, с вашего позволения, — он
плеснул в стакан из бутылки, которая стояла на табуретке посреди комнаты.
Кроме табуретки и матраса в углу, мебели не было никакой.
Капитан сел на подоконник, хозяин на пол, у табуретки.
— Я переезжаю, — объяснил Фердинанд, — женюсь и сматываюсь
наконец из этого клоповника. Юлия Сергеевна тоже смоталась, но по-своему.
Извините за грубость. Слушайте, а почему вы вдруг заинтересовались покойницей?
— Меня интересуют все знакомые Лилии Коломеец. Она дочь
школьной подруги Юлии Сергеевны и довольно часто навещала ее. Вы были с ней
знакомы?
— А что случилось? — по худому небритому лицу пробежала
тень.
— Ее убили.
— Кого? Лилю? О, Господи! — Он налил себе еще водки, выпил
залпом, закурил, и руки его заметно дрожали. — Нет, погодите. Вы что-то
путаете, господин капитан милиции. Этого не может быть.
— Очень сожалею. Лилию Анатольевну Коломеец три дня назад
обнаружили мертвой в ее квартире. Восемнадцать ножевых ранений. Я попрошу вас
подробно рассказать, когда вы видели ее в последний раз, при каких
обстоятельствах, о чем говорили. Все, что сумеете вспомнить.
— Восемнадцать ножевых ранений… Боже мой… — Фердинанд, сидя
на полу, обхватил колени и уткнулся в них лицом. Капитан заметил, что плечи его
крупно вздрагивают, столбик пепла сорвался и осыпал ветхие джинсы. — Простите,
— выдавил он хрипло, — мне надо немного прийти в себя. Мне надо осознать,
справиться.
— Да, пожалуйста, я не тороплюсь. — Косицкий открыл
форточку, закурил и уставился в окно. «Он такой впечатлительный? — думал
капитан, наблюдая за двумя девушками, играющими в бадминтон на маленьком
пустыре. — Или у него что-то было с убитой? Ведь плачет мужик, рыдает, как
ребенок. Конечно, восемнадцать ножевых любого нормального человека впечатлят,
особенно если речь идет о молодой симпатичной женщине, никак не связанной с
криминалом, но чтобы так сильно… Или это я отупел, нормальные человеческие
чувства кажутся мне фальшивыми и подозрительными? На смерть каждый по-своему
реагирует, кто столбенеет, кто рыдает, некоторые начинают прыгать, суетиться.
Реакция зависит не столько от обстоятельств, сколько от нервной системы. Этот
Фердинанд слабенький, чувствительный, что-то в нем детское, несмотря на лысину
и водку. Имени своего стесняется, как школьник. Ладно, послушаем, что скажет».
Девушки за окном прервали игру и, размахивая ракетками,
гонялись за драным здоровенным псом, который утащил воланчик.
— Все, — Фердинанд поднял голову, жадно затянулся, загасил
окурок, — еще раз извините. Просто это так неожиданно, так страшно.
— Не стоит извиняться, — пожал плечами капитан, — вспомнили
что-нибудь?
— Даже не знаю, с чего начать. Их было две сестры, Лиля и
Ольга. Ольга вас вряд ли интересует, она покончила с собой десять лет назад.
— Вы о ней тоже можете рассказать?
— Кое-что могу. Однако зачем? Рана давно затянулась, стоит
ли ковырять?
— А была рана? — тихо спросил Косицкий.
— Ну, когда молодая женщина ни с того ни с сего
выбрасывается из окна, оставляя четырехлетнего ребенка, это, знаете, больно,
тяжело страшно.
— Ни с того ни с сего? Разве Ольга Коломеец не употребляла
наркотики?
— Ну вот, и вы туда же, — вздохнул Фердинанд, — да, был
период в ее жизни, когда она кололась. Ее уже десять лет нет на свете, но если
поминают, то непременно с клеймом «наркоманка». Это несправедливо.
