До шестого пункта Лидия Николаевна не дошла, поморщилась и
перевернула страницу. Она впервые в жизни держала в руках издание такого рода и
не понимала, как можно добровольно покупать подобную дрянь. Бесстыдно глумливый
тон текстов, ядовитые краски, вампирские физиономии кумиров и тут же сплетни об
интимной жизни этих кумиров, поданные с таким убийственным сарказмом, словно
речь идет о мелких жуликах.
— Нет, это определенно хуже, чем любая порнография, —
проворчала Лидия Николаевна, откладывая журнал, — бедный Илюша, сколько ему
приходится потреблять всякой информационной дряни.
Работа сына была огромной и чуть ли не самой важной частью
ее жизни. Лидия Николаевна не упускала случая осторожно заглянуть в
таинственный и жутковатый лабиринт очередного расследования. Сама она всю жизнь
занималась изобразительным искусством, была доктором искусствоведения, иногда
ей приходилось разгадывать авторство безымянных полотен, проводить экспертизу,
разоблачать подделку под руку какого-нибудь гениального мастера, и в этом было определенное
сходство ее работы с работой сына. Она любила логические головоломки, и не было
для нее большей радости, чем уловить внимательный, сосредоточенный взгляд сына,
когда она за ужином, как бы между прочим, выдавала ему какой-нибудь очень
дельный совет.
Лидия Николаевна чувствовала, что сын сейчас в тупике. Он
ничего не рассказывал, не делился, только сообщил о восемнадцати ножевых
ранениях и единственном фигуранте, дебильной девочке-сироте, которая к тому же
оказалась беременной. Гаденький журнал попал к нему в связи с расследованием.
Лидия Николаевна принялась заново листать его, просматривать страницы более
внимательно и наконец, дойдя до последней, заметила маленький крестик против
одной из фамилий в списке сотрудников журнала. Карандаш Ильи Никитича аккуратно
выделил из списка заместителя главного редактора Солодкина Олега Васильевича.
Кроме журнала, на столе лежала хорошенькая дамская записная
книжка в кремовом переплете из натуральной мягкой кожи. Лидия Николаевна
машинально отметила про себя, что такая вещица может принадлежать даме с
хорошим вкусом и довольно высокими запросами. Она стала не спеша листать книжку
и, дойдя до странички с буквой "С", наткнулась на ту же фамилию.
Солодкин Олег. И семь цифр телефонного номера.
Лидия Николаевна несколько минут сидела не двигаясь у
письменного стола. В голове пульсировало: «Солодкин… Солодкин…» Это своего рода
мучение, когда какое-то имя кажется знакомым и никак не можешь нащупать, откуда
оно взялось. Вспомнить было необходимо, это могло серьезно помочь Илюше, Лидия
Николаевна нервничала, напрягала память, наконец вскочила, кинулась в свою
комнату. Извлекла из ящика полдюжины старых телефонных книг и принялась
просматривать их, открывая каждую на букве "С". Но никаких Солодкины
в старых книжках не числилось. Лидия Нике на чуть не заплакала от досады.
«Может быть, я принимаю желаемое за действительное? Я просто
чувствую, что Илья в тупике. И мне ужасно хочется хоть чем-то помочь, —
подумала она. — Совсем не обязательно, что я когда-то знала человека с такой
фамилией. Могла услышать в каком-нибудь разговоре. По радио, по телевизору,
могла встретить в книге, в газете, мало ли где! Теперь ни за что не вспомню. Да
и вовсе не факт, что в голове моей не крутится привидение, тень случайного
однофамильца этого самого Олега Васильевича, заместителя главного редактора
идиотского журнала».
Но, подумав так, она не успокоилась и продолжала повторять
про себя проклятое, навязчивое сочетание звуков.
Психиатр Института им. Сербского Евгения Михайловна Руденко
ждала следователя Бородина на лавочке в сквере неподалеку от института. Ничего
нового о состоянии Люси Коломеец она не могла ему сообщить, все было уже
сказано по телефону, но Бородин настаивал на встрече, и она не возражала,
прежде всего потому, что отлично понимала его беспокойство. Если Люся не
убивала, то где-то бродит настоящий убийца, и не просто убийца, а
маньяк-серийник, умный, хитрый, неуловимый, как призрак. У Евгении Михайловны,
которая на своем веку вдоволь нагляделась на монстров и моральных уродов, при
мысли о нем становилось холодно в желудке. Она чувствовала, что это только
начало и будут еще жертвы.
Она постоянно ловила себя на том, как было бы удобно, не
хлопотно и не страшно, если бы следствию удалось установить, что восемнадцать
ножевых ранений нанесла психически больная девочка и нет никакого маньяка.
Девочку надо изолировать, поместить в спецлечебницу тюремного типа, и там она
сгинет вместе с памятью о жутком убийстве.
Все просто и вполне логично. У подростков, страдающих
врожденным слабоумием, довольно часто наблюдаются приступы немотивированной
ярости. Критический возраст обостряет все беды умственной неполноценности,
получается взрывоопасная смесь. Дебилка зверски убила единственного близкого
человека. Если тетя брала ее на время, она могла накопить злобу, что не берет к
себе навсегда, ведь неизвестно, как ей жилось в лесной школе, которую, кстати,
до сих пор не удалось найти и при любом упоминании о которой Люся замолкала
надолго, прекращала отвечать на вопросы. Возможно, Люсе было там очень плохо,
ее дразнили, над ней издевались более здоровые и сильные дети, и тетя была для
нее единственным человеком, способным изменить это. Не исключено, что поводом к
агрессии послужил какой-нибудь резкий разговор. Люся требовала забрать ее
совсем, не хотела возвращаться в казенное заведение, но тетя отказала ей, и
девочка впала в ярость. Но могла и просто так убить, без предварительного
разговора, без повода и внутренних мотиваций. Что-то там сдвинулось в ее
больном мозгу, и она схватила нож, а потом испугалась и легко призналась в
убийстве. Она дебилка, от нее всего можно ожидать.
Ну да, просто и логично. Именно так рассуждал убийца,
убеждая или вынуждая Люсю взять вину на себя.
Экспертная комиссия, возглавляемая Евгенией Михайловной, до
сих пор не имела возможности ознакомиться с историей болезни Люси, и ребенок,
подозреваемый в зверском убийстве, предстал перед врачами как бы голышом, без
сопроводительных документов. Не нашлось пока ни одной бумажки, кроме
свидетельства о рождении, и не было ни одного взрослого, который мог бы
сообщить о Люсе Коломеец хоть что-то внятное. Опытные подростковые психиатры
пребывали в некоторой растерянности. Они не имели анамнеза, то есть не могли
опереться на мнение коллег, наблюдавших девочку с рождения, и должны были
начинать с нуля.
Перед ними был толстый, испуганный, тихий подросток женского
пола в спелых прыщиках. Бросалась в глаза общая нескладность, некрасивость,
связанная с переходным возрастом, но никаких явных физических уродств
обнаружено не было. Нормальная форма и размер черепа, пропорциональное телосложение,
внятная, осмысленная речь. То есть без анамнеза, что называется, на глазок,
трудно было с уверенностью утверждать, что девочка страдает врожденным
слабоумием. Диагноз «олигофрения в стадии дебильности», возникший сам по себе,
брошенный врачом психиатрической «скорой», вдруг стал таять, испаряться,
вызывать серьезные сомнения. Нет изначального медицинского приговора, значит, и
болезни, возможно, нет. Люсю проверяли по специально разработанной системе
тестов, и картина получалась довольно странная. По результатам тестирования
выходило, что Люся нормальный ребенок, способный мыслить абстрактно и образно.
Для олигофренов это исключено.
