— То есть? — удивленно заморгал Илья Никитич.
— Ну, вам разве интересно выслушивать подробности о
психическом складе Люси Коломеец?
— Погодите, Евгения Михайловна, я все-таки не понял вопроса.
Почему вы вдруг стали сомневаться, интересно ли мне? — В голосе его ясно
прозвучала обида, доктор Руденко мигом почувствовала это, взяла его под руку,
улыбнулась и тихо произнесла:
— Извините. Я, вероятно, просто отвыкла общаться с людьми,
которые умеют слушать. Ну ладно. В таком случае, я продолжу. Поскольку Люся как
бы вся на ладошке, ее эмоции обнажены, я уже во время первой нашей беседы стала
различать, когда она говорит правду, а когда лжет. Лгать Люся не умеет, она
честно, добросовестно повторяет то, что ей внушили, и, вероятно, молчит о том,
о чем ей было ведено молчать. Но самое интересное, что она повторяет не только
чужие слова, но и интонации. Например, когда она говорит: я убила тетю Лилю, у
нее меняется голос и выражение лица. И когда замолкает, перестает отвечать на
вопросы, становится как бы другим человеком, мысленно перевоплощается в того,
кто ей велел молчать, причем для нее это мучительно. Я понимаю, что это нам с
вами ничего не дает. По Люсиному выражению лица невозможно составить словесный
портрет убийцы.
Они уже вошли в метро. На эскалаторе Бородин стоял
ступенькой ниже, глядел на Евгению Михайловну снизу вверх и вдруг выпалил:
— Могу я пригласить вас гости? Она быстро взглянула на часы,
пробормотала:
— Ну вот, кажется, остановились. Батарейка села. Который
час?
— Половина одиннадцатого, — кашлянув, ответил Бородин и
почувствовал, как краснеет, — да, я понимаю, поздно, вам завтра на работу, и
мне тоже.
— Конечно, завтра вставать очень рано. Спокойной ночи, Илья
Никитич, звоните, если будут вопросы. Мой поезд.
Она вбежала в закрывающиеся двери, поезд уехал, Бородин
стоял и смотрел, как исчезают белые огни в черном туннеле.
Глава 8
В ритуальном зале Митинского крематория собралось совсем
немного народу. Несколько коллег с игрушечной фабрики во главе с секретаршей
Наташей, соседи, бывшие понятые, старенькая учительница рисования, которую
случайно удалось разыскать. Фердинанд Леопольдович Лунц успел состричь свой
хилый хвостик, щетина приобрела очертания небольшой прозрачной бородки. Черный
костюм с пиджаком без воротника и черная водолазка делали его похожим на
миссионера какой-нибудь тихой неагрессивной секты. При последнем прощании он
дольше других задержался у гроба, долго, пристально глядел в лицо покойной.
Прежде чем положить букет из шести крупных нежно-розовых роз, он припал губами
к мертвой руке и застыл на несколько секунд. Капитан Косицкий, подобравшийся
поближе, услышал свистящий надрывный шепот:
— Все к лучшему. Лика, ты видишь, теперь ты совсем свободна.
Прости меня, если можешь.
Под звуки «Реквиема» Моцарта, под тихие всхлипы Наташи и
пожилой соседки, гроб медленно опустился в черноту. Дальше произошла неприятная
заминка, поскольку следующая партия провожающих без приглашения стала наполнять
зал. Их было много, в основном крепкие мужчины в дорогих ладных костюмах с
лицами и затылками, типичными до тошноты. Косицкий успел узнать нескольких
крупных криминальных авторитетов, и вдруг из образовавшейся небольшой тихой
сутолоки донесся отчаянный петушиный крик:
— Куда лезете, скоты?! Подождать не можете? Вон отсюда!
Ненавижу! Давайте, бейте, вы это умеете! Нелюди! Мразь!
Капитан пробрался сквозь толпу и увидел, как два хмурых
братка держат под руки извивающегося Фердинанда.
— Человек не в себе, — тихо сказал Косицкий, — Федор,
пойдемте, вам надо на воздух.
Братки, не обращая на капитана никакого внимания,
профессионально зажимали локти маленького бледного Фердинанда и искали кого-то
глазами. Капитан понял, что, прежде чем отпустить, им надо посоветоваться с
руководством.
— Уроды! Нелюди! Даже здесь приходится видеть ваши рожи! —
хрипел Фердинанд. — Не могли подождать со своим покойником? Не-ет, не могли!
Как же это, вам, таким крутым, кого-то ждать? Мы для вас мусор, грязь, не
только живые, но и мертвые!
— Ты заткнешься или нет? — вяло спросил один из братков и
скорчил рот, как будто сейчас сплюнет, однако сдержался, вспомнив, где
находится.
Толпа у двери расступилась, потому что вносили роскошный
гроб, в котором плыло, утопая в цветах, молодое и весьма известное лицо,
тридцатилетний лидер одной из крупнейших подмосковных группировок Кутиков
Валерий Иванович, по прозвищу Джамп. При виде гроба Фердинанд умолк, братки
чуть ослабили хватку, капитан аккуратно перехватил крикуна и осторожно, в
обход, повел вон из зала. Один из братков хотел кинуться следом, но подоспевший
солидный седой господин с мягким профессорским лицом сказал ему что-то, покачал
головой, и браток успокоился.
В седом господине капитан Косицкий без труда узнал
знаменитого предпринимателя, подозреваемого в причастности к нескольким громким
заказным убийствам.
— Спасибо, — буркнул Фердинанд, когда они наконец оказались
на улице, — однако не стоило беспокоиться. Я бы мог запросто справиться сам.
Ну, что вы на меня так смотрите? Я, между прочим, три года занимался каратэ.
Давно, в ранней юности. Но кое-что еще помню.
— Вы собирались с ними драться? — капитан едва заметно
усмехнулся.
— А что? Это было бы эффектно. Впрочем, все еще впереди. Не
думаю, что эти скоты все так оставят. Они найдут меня, уверен, они ничего не
забывают и не прощают, — он сощурил близорукие маленькие глаза, — такое яркое
солнце, такой теплый, изумительный день, но жить дальше совершенно не хочется.
— Зачем вы это сделали? — спросил капитан. — Так, —
Фердинанд пожал плечами, — сигареткой не угостите, господин капитан милиции?
Свои забыл.
Они остановились, чтобы закурить. Их догнала старенькая
учительница рисования, посмотрела на Фердинанда сквозь толстые линзы, хотела
сказать что-то, но раздумала, укоризненно покачала головой и засеменила дальше,
к автобусу, который должен был отвезти всех на игрушечную фабрику. Там
стараниями Наташи организовали поминки.
— Недовольна старушка, — Фердинанд оскалил испорченные
мелкие зубы, — искренне возмущена. Знаете, что она сейчас хотела произнести?
«Молодой человек, как не стыдно устраивать скандал в таком торжественном и
печальном месте!», — он глумливо зашамкал, скорчил отвратительную гримасу,
потом, как бы опомнившись, тряхнул головой. — Напрасно сдержалась, праведница.
Такие эмоции следует выпускать наружу. Очень полезно для здоровья, и самое
забавное, что в глубине души она, лапонька, божий одуванчик, просто счастлива.
— Чему же счастлива? Скандалу? Или, может, смерти Лили?
