— Да, ничего, — кивнул эксперт.
— Молодая, интересная, одинокая. Отличная хозяйка, чистюля,
рукодельница, — Бородин задумчиво взглянул на эксперта, — знаете, женщины,
которые вяжут ажурные скатерти, должны отличаться спокойствием и терпением.
— Вот это как раз могло вывести из себя
психопатку-племянницу, — заметил эксперт.
— Восемнадцать ножевых ранений, — Бородин покачал головой, —
так убивают во время дикой, пьяной драки, после громкой ругани. Как правило,
жертва сама провоцирует убийцу и, конечно, сопротивляется, кричит. — Так
убивают психи, маньяки, — криво усмехнулся эксперт и выпустил аккуратное
колечко дыма. — А если первый удар был нанесен неожиданно и попал в сердце, то нет
ни крика, ни сопротивления.
— Сразу в сердце может попасть человек, который знает, где
оно, — проворчал Бородин, — и рука должна быть точной, сильной. Конечно,
возможны всякие случайности.
— Вольно же было рисковать, брать домой ребенка, который должен
находиться в специальном учреждении, — эксперт пожал плечами и выпустил сразу
три колечка дыма. — Знаете, с каждым новым насильственным трупом я все больше
убеждаюсь, что у нас восемьдесят процентов населения страдает слабоумием.
Совершенно бредовое убийство.
— Бредовое… — эхом отозвался Илья Никитич, — слушайте, а
почему все-таки жертва не кричала, не сопротивлялась?
— Вы меня спрашиваете? — поднял брови эксперт.
— Да нет, себя, — улыбнулся Бородин, — просто размышляю
вслух. Соседи говорят, вечером и ночью было тихо. И в квартире никаких следов
борьбы…
— Малышка сначала напоила свою любимую тетушку клофелином, а
потом уж стала резать, — хмыкнул эксперт, — впрочем, для слабоумной это слишком
хитро. Вскрытие покажет. Следы на посуде если и были, то милая детка все вымыла
— пол, посуду. А может, она симулирует слабоумие? Хотя столько раз ударить
ножом, это надо быть не просто психом — настоящим зверюгой. Вообще, чушь
полная.
— Чушь, — кивнул Бородин.
Убитая, Коломеец Лилия Анатольевна, пятьдесят девятого года
рождения, жила одна, детей не имела и, судя по паспорту, замужем никогда не
была. Работала художником-дизайнером на игрушечной фабрике. В коробке с
документами лежало свидетельство о смерти Коломеец Ольги Анатольевны,
шестьдесят второго года рождения. Дата смерти — тридцатое июня восемьдесят
девятого года, причина — суицид. Тут же имелось свидетельство о рождении
Коломеец Людмилы Анатольевны. В графе «отец» стоял прочерк. Илья Никитич
обратил внимание на дату: шестое июня восемьдесят пятого года. То есть вчера
Люсе исполнилось пятнадцать.
— Люся, сколько тебе лет? — спросил он, не надеясь услышать
ответа. Однако девочка произнесла громко и четко:
— Четырнадцать.
— А когда у тебя день рождения?
— Не знаю, — голова ее ушла в плечи, лицо ничего не
выражало.
— Врет, — прошептал на ухо Бородину лейтенант Телечкин, —
адрес знает и год рождения знает, не могла она забыть день и месяц, точно, не
могла, вообще, она не такая психованная, как хочет казаться.
Бородин взглянул на него с интересом, молча кивнул и опять
обратился к Люсе:
— Ты что, лук ела? Очень сильный запах. — Нет. Я луком
голову мажу, чтоб волосы лучше росли.
— Это кто тебя научил? Тетя?
— Нет, фельдшерица у мамы Зои.
— А кто такая мама Зоя?
— Кто? — испуганным шепотом переспросила девочка.
— Ну, ты только что сказала: мама Зоя.
— Я не говорила, я не знаю, спросите тетю Лилю, — глаза ее
метались, веки дрожали, лицо стало багровым.
— Тетя Лиля умерла, — мягко произнес Бородин, — ты же сама
сказала, что убила ее. Может, ты расскажешь, как ты это сделала?
— Никак.
— То есть ты ничего не помнишь?
— Помню.
— Что именно?
— Я убила тетю Лилю. Люся плохая. Воняет.
— Ну, пойдем, ты мне покажешь, как все случилось.
Девочка замерла, как будто перестала дышать.
— Люся, пойдем на кухню.
— Нет. Я боюсь.
— А убивать не боялась?
— Нет! — громко прошептала девочка и тут же бессильно
откинулась на спинку стула, закрыла глаза и быстро забормотала:
— Не надо, пожалуйста, нет… кровь… я боюсь… не надо, ей
больно… — Лицо ее побелело, губы продолжали шевелиться, но уже беззвучно.
Трассолог подошел к столу, потянулся к конфетной коробке,
чтобы снять отпечатки. Люся дернулась, словно ее ударило током. Илья Никитич
сдвинул брови и помотал, головой, трассолог молча пожал плечами и удалился на
кухню. В комнате повисла тишина. Девочка сидела с закрытыми глазами и беззвучно
шевелила губами.
— Люся, ты любишь шоколад? — ласково спросил Бородин.
Она встрепенулась, открыла глаза и принялась опять заплетать
косичку из бахромы.
— Тебе подарили конфеты, а ты даже не попробовала. — Илья
Никитич прикоснулся к коробке.
— Не трогайте! — крикнула Люся и густо покраснела.
— Почему?
— Это мое! Мне подарили!
— Кто?
— Один человек, — она тряхнула головой и кокетливо поправила
волосы.
— Как его зовут?
— Не скажу.
— Он приходил вчера вечером и подарил тебе на день рожденья
конфеты и цветы? Люся вдруг вскочила, резко вскинула руки, как будто собиралась
наброситься на Бородина, но всего лишь прижала ладони ко рту, рухнула назад, на
стул, и замерла. Больше она не произнесла вообще ни слова.
Прибыла бригада скорой психиатрической помощи. Люся покорно
делала все, что ей говорили: умылась, оделась. Вещи ее, широкие светлые джинсы
и синяя футболка, были аккуратно сложены на стуле в маленькой комнате, у
застеленной кровати. Ни на какие вопросы она не отвечала, как будто
окончательно разучилась говорить. Лицо ее побледнело до синевы, глаза смотрели
в одну точку, не моргая, движения были вялыми, замедленными. Санитар помогал
ей. Окончательно собравшись, она встала посреди комнаты, грызя ногти и ожидая
следующих приказаний.
— Что вы можете о ней сказать? — спросил Илья Никитич
психиатра, энергичную молодую женщину, когда та задержалась на лестничной
клетке, прикуривая.
