— Отпадает! — бомж помотал головой. — Точно, отпадает. В
воскресенье вечером, часов в двенадцать, на рынок продукты привезли, мясо,
рыбу. Мы с Рюриком, с Васькой Куликом и еще там с мужиками это дело сгружали,
часов до пяти утра. Так что Рюрик тачку твою не трогал. И никто из наших не
трогал, понял, нет, в натуре? В другом месте вора ищи. А мы люди порядочные,
своим трудом зарабатываем.
— Часто?
— Да всю дорогу! Как привозят, так мы разгружаем. В
воскресенье ночью всегда большой завоз.
— А еще кто-нибудь этим интересовался? — быстро спросил
лейтенант.
— В каком смысле?
— Ну, кто-нибудь подходил к вам в воскресенье, спрашивал о
Рюрике, о Симке?
— Тебе зачем? — старик подозрительно уставился на
лейтенанта. — Машину твою никто из наших не трогал, точно говорю, в натуре, ну
и все. Разговаривать не о чем.
Бомжи чувствовали в нем слабину, и это было противно. Не
умел он разговаривать с людьми так, чтобы они трепетали, не умел глядеть
«магнетическим» взглядом, прямо в глаза, не моргая. Такие вещи отлично
получались у капитана Краснова. Во всяком случае, капитан считал себя большим
специалистом по психологическому воздействию на подозреваемых. Когда взгляд не
помогал, пользовался кулаками, иногда ногами.
Коля вспомнил Краснова, подумал, что именно из-за
капитанского профессионального мастерства ему, младшему лейтенанту Телечкину,
сейчас приходится вытягивать из бомжей информацию, и попытался прожечь старика
насквозь пристальным взглядом. Смотрел молча несколько секунд, старался не
моргать. Старик зевнул, продемонстрировав гигантскую пасть с черными осколками
зубов, и вяло спросил:
— Ты чего, в гляделки решил поиграть, начальник?
— В воскресенье утром Симка устроила здесь концерт, в ларьке
крутили музыку, она плясала, — лейтенант тяжело, безнадежно вздохнул, — рядом
вертелся тип в черном, со свастикой и черепами.
— Платочек на голове, — отрешенно произнесла женщина, — очки
темные… Курить есть у тебя?
— На, возьми пару штук, — Коля протянул ей пачку, — он вас
спрашивал о Симке? О чем-нибудь с вами разговаривал?
Женщина дрожащей рукой аккуратно вытянула две сигареты и
спрятала за пазуху.
— Да мы с такими панками-фашистами ваще не разговариваем,
они нас ненавидят, мы их, — рявкнул старик, — зверье они, в натуре, отморозки.
Вон, в Сокольниках прошлым летом такие, с черепами, на мотоциклах, цыган мочили
ночью, даже младенцев не пожалели, зверье! — старик кричал так, что многие
головы стали поворачиваться в их сторону. И опять померещились Коле знакомые
светло-карие глаза.
«Нет, я не псих! — жестко сказал себе лейтенант. — У него
лицо стандартное, вот он и видится мне на каждом шагу».
— Кончай орать! — скомандовал он старику. — Мы ловим его,
понятно? Он опасный преступник, так что, давай, живо, отвечай на вопрос: он с
вами разговаривал или нет?
Командный тон оказался куда действенней магнетических
взглядов. Бомжи не испугались, но прониклись к младшему лейтенанту искренним
почтением.
— Никак нет! — коротко рявкнул старик, видно, вспомнив свою
армейскую юность.
Гроза между тем кончилась, толпа повалила на улицу из
вестибюля. Коля попросил у бомжей документы, их, конечно, не оказалось.
«А физиономия у него вовсе не стандартная, просто я его
боюсь, — беспощадно признался себе лейтенант. — Когда человек одет вызывающе, с
черепами и свастикой, лицо как бы смазывается».
— Да ты меня всегда найдешь, — сказал старик, — я либо здесь
сижу, либо за рынком, на хоздворе. Ноздрю спросишь, тебе каждый покажет, если,
конечно, ты это, без формы своей будешь. А в форме — нет. Никто не скажет,
только голову заморочат. Среди наших стукачей нет. Понял?
Коля втиснулся в толпу. Почему-то из пяти дверей была
открыта только одна, и на выходе образовалась небольшая давка.
«Он просто слышал, как они обсуждали предстоящую ночную
работу, — размышлял лейтенант, — однако как же он узнал, что Симка живет с
Рюриком? Тоже услышал? Впрочем, мог запросто обойтись и без этой информации.
Пришел, увидел, что она одна дома, и убил. Все. Не надо усложнять».
Оказавшись на свежем воздухе, Коля застыл на миг, размышляя,
что еще он может сделать, стоит ли сходить в бомжовский дом, побеседовать с
соседями несчастной парочки, или лучше отправиться к себе домой и ждать звонка
Бородина.
Он стоял у перехода через площадь. Вероятно, сломался
светофор, долго не загорался зеленый, и успела собраться приличная толпа.
Машины, проезжая на большой скорости, пускали из-под колес фонтаны грязной
воды, толпа шарахалась назад, наконец зеленый включился, и стадо машин неохотно
замерло, заняв переход. Людям пришлось лавировать между ними, толкая друг
друга. Кто-то сильно ударил Колю в спину. Мимо, совсем близко, пробежала полная
молодая женщина, волоча за руку маленького ребенка. Телечкин тихо чертыхнулся,
сделал несколько шагов и вдруг почувствовал странную тупую боль в спине. Еще
шаг, и боль стала нарастать с реактивной скоростью, пересохло во рту, площадь
завертелась перед глазами. Сквозь липкий тяжелый туман он увидел, как зажегся
желтый, машины отчаянно засигналили. Ноги обмякли, в глазах потемнело, он не
мог понять, удается ли ему идти, передвигаться к безопасному тротуару, или это
просто беспорядочное кружение, движение в никуда.
Коля сделал еще шаг, то ли по земле, то ли по воздуху,
почувствовал, что под ногами уже никакой земли нет и он болтается в
пространстве, в невесомости, как космонавт.
Площадь выла и визжала. Отчаянный скрежет тормозов взорвался
у него в мозгу, и не осталось ничего, кроме боли, огромной, как вселенная.
Люся встретила доктора Руденко робким вопросом:
— А тетя Лиля за мной придет? Евгения Михайловна присела на
краешек койки и провела рукой по светло-желтым свалявшимся волосам.
— Надо голову вымыть и лук втереть, — с легким вздохом
произнесла Люся и принялась теребить уголок простыни.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо.
— Живот болит?
— Немного. А что такое выкидыш? Доктор Руденко несколько
секунд молча смотрела в светло-карие выпуклые глаза, слишком внимательные,
слишком грустные для слабоумного ребенка. На вопрос она отвечать не стала,
вместо этого положила перед Люсей коробку шоколадных конфет «Черный бархат»,
перевязанную розовой ленточкой.
— Вот, тебе просили передать.
Лицо Люси изменилось необычайно. Она покраснела, потом
побледнела, в глазах засверкали слезы, несколько раз открылся рот, но слов у
нее не нашлось, только вырвался протяжный вздох.
