Москва, равнодушная, деловитая, глухая к бесхитростным
девичьим мечтам, проносилась мимо, обдавая грязью из-под колес, штрафуя за
безбилетный проезд в троллейбусе, толкая в бока острыми локтями, дыша в лицо
перегаром и желудочной кислятиной, посылая пьяным матом, обжигая надменными,
насмешливыми взглядами, которые оскорбительней грязи и мата. Никакой любовью не
пахло, совсем наоборот, пахло тоской, помойкой, строительной известкой, мочой
из общественных сортиров. Надо было что-то с собой делать, куда-то деть себя,
томящихся жаркой юной скукой, в юбочках, которые лопаются на бедрах, как кожура
спелого фрукта.
И вот однажды Марина Бочарова решила, что шляться по Москве
табунком не имеет смысла. Искать свою красивую любовь в огромном городе надо в
одиночку. На одинокую девушку непременно кто-нибудь клюнет. Не сказав подружкам
ни слова, она отправилась в столицу одна, в будний день. Оделась без всяких
блесток, просто и буднично: узкие джинсы, трикотажная маечка с короткими
рукавами. Накрасилась совсем чуть-чуть. Уже в электричке ловила на себе совсем
Другие взгляды, внимательные, пристальные, ощупывающие круглую крупную грудь
под тонкой маечкой, скользящие по выпуклым ярким губам, настоящие, серьезные
мужские взгляды, которых раньше не было. С вокзала отправилась на Калининский
проспект.
У нее была хорошая фигурка, милое круглое личико, большие
серые глаза. Критически оглядывая себя в зеркалах универмага «Весна», она
решила, что в таком скромном «прикиде» выглядит куда интересней. И не ошиблась.
Трехчасовая прогулка увенчалась успехом. В подвальной чайной на Гоголевском
бульваре к ней подсел вполне приятный парень: короткие темные волосы, умные
карие глаза. Круглые очки и аккуратные усики делали его похожим на какого-то
актера, Марина все пыталась вспомнить, какого именно. Он угостил ее армянским
коньяком, который продавали в чайной из-под прилавка, взял для нее бутерброды с
красной рыбой и черной икрой. Рыба оказалась невозможно соленой, икра сухой и
твердой, как песок, но Марина так шикарно угощалась впервые в жизни, и под
закуску выпила грамм двести коньяка. Сначала она стала заливать новому
знакомому, будто живет в Москве, мама у нее главный бухгалтер большого
универмага, а папа директор завода, но вскоре расслабилась и выложила все как
есть. Ужасно хотелось поплакаться, это дело она вообще любила, становилось
легче, если кто-то слушал.
Она рассказала про поселок Катуар, про маму — пенсионерку по
инвалидности, пьющую беспросветно, про отца, который сидит за кражу каких-то
тракторных деталей, про то, что никому она на свете не нужна, и если что-нибудь
случится с ней, никто даже не заметит. Пока рассказывала о своей несчастной
жизни, сама так расстроилась, что заплакала.
Парень слушал с искренним сочувствием, гладил по руке, по
щеке. Звали его Толик, ему было двадцать три года, он сказал, что учится в
каком-то институте, она не запомнила, в каком, впрочем, это не важно. Вскоре
выяснилось, что нигде он не учился.
Из чайной они вместе направились в кинотеатр «Повторного
фильма», смотрели какую-то старую французскую комедию, целовались в последнем
ряду полупустого зала. Марину совсем развезло от коньяка и долгих мокрых
поцелуев, и не было сил ехать на вокзал, садиться в электричку. Толик взялся
проводить ее, повел бесконечными, темными проходными дворами, иногда они
останавливались и целовались, зашли в какой-то вонючий подъезд, поднялись по
лестнице, Толик говорил что-то про деньги на такси, открыл своим ключом
ободранную дверь, провел по длинному полутемному коридору, Марина увидела
маленькую нищую комнату с матрацем на полу, и больше всего на свете ей
захотелось лечь на этот матрац и поспать. Толик врубил музыку, сказал, что
сейчас сварит кофе, но вместо кофе налил ей водки, от которой ее окончательно
развезло. Он легко повалил ее на матрац.
Так и не почувствовав ничего, кроме пьяной тошноты и боли в
паху, не поняв, любовь ли это или какая-то нудная, утомительная гадость, Марина
уснула. Проснувшись, обнаружила рядом с собой уже не Толика, а жирного
волосатого кавказца лет пятидесяти. Попыталась орать, но кавказец зажал ей рот
потной ладонью, а кто-то еще схватил за руки, больно стиснул запястья.
Оказалось, Толик.
Уходя, кавказец оставил на столе деньги, и не маленькие.
Толик вручил ей половину суммы, поздравил с первыми бабками, заработанными
честным трудом. В тот же день явились еще двое, бритоголовые прыщавые юноши,
которые развлекались с ней сначала по очереди, потом вместе. И опять Толик дал
ей половину суммы.
Она никак не могла внятно объяснить, прежде всего самой
себе, почему не сбежала из грязной коммуналки. У нее была такая возможность, и
не раз, однако сначала просто голова кружилась, ноги подкашивались от слабости,
потом она слегка ошалела от денег, которые заработала всего за один день, да и
вообще вся ее прошлая жизнь, тусклый поселок, где парни начинали пить с
десятилетнего возраста, школа, дом, вечно пьяная больная мать, постоянное
чувство голода, дрянные дешевые шмотки, скука и безысходность показались ей
куда хуже, чем коммуналка с матрацем и усатенький веселый Толик.
«Главное, не спиться и не подсесть на иглу, — рассудила
Марина, каждый зарабатывает, как может. Если будут такие деньги, я себе
квартиру куплю и машину, может, потом и замуж выйду за хорошего человека.
Москва — не Катуар, здесь можно запросто спрятаться от своего плохого прошлого.
А жить надо начинать с денег, иначе пропадешь».
Через неделю она съездила в Катуар, сообщила матери, что
поступила в ПТУ, оставила полтинник, собрала вещички и вернулась к Толику.
Несколько месяцев жила в его комнате, в коммуналке, он
приводил клиентов. Оказалось, в других десяти комнатах обитают такие же, как
она, девушки, но только более опытные и потасканные. Марина первое время
оставалась «свежачком», ей едва исполнилось пятнадцать, хотя выглядела она
старше. Сутенер Толя держал ее у себя под боком. Хозяином притона был не он.
Раз в неделю в квартире появлялся шикарный пожилой дядька в костюме-тройке, с
массивными золотыми часами. Он осматривал девушек, выбирал какую-нибудь и
увозил с собой. Иногда девушка возвращалась, иногда нет. Между собой его звали
Людоедом и боялись все, даже Толик.
Конвейер работал, Марина перестала различать лица, голоса,
запахи, страшно уставала и ничего не чувствовала. Избегала алкоголя и
наркотиков. В притоне пили и кололись все, отличаться от остальных было
невыносимо тяжело, но Марина держалась. Она была пьяной от усталости, иногда
делала вид, что уже тепленькая, успела принять дозу, и товарки ее не трогали.
В голове у Марины сложился простой и утешительный план. Она
скопит денег на квартиру. На окраинах, в новых домах, можно купить
однокомнатную совсем недорого, так вот, она купит через пару лет и распрощается
с этой кошмарной жизнью.
Но примерно такие же планы строили почти все обитательницы
притона. Шло время, а нужной суммы все не было. Марина считала себя умней
других и деньги свои хранила в сберкассе, на расходы оставляла очень мало и
копила, копила.
