— Ну, в общем, дороговато, конечно, почти две тысячи
зелеными… — задумчиво протянула Света.
— Это все-таки «Шанель», сами понимаете, — начала
оправдываться продавщица и схватилась за калькулятор, — тысяча восемьсот
пятьдесят по сегодняшнему курсу. Если решитесь, я свяжусь с менеджером, мы
можем сделать скидку десять процентов.
— До полутора скинете? — деловито поинтересовалась Света.
— Попробую, — продавщица улыбнулась и набрала мобильный
номер менеджера. Тот разрешил продать платье от «Шанель» за полторы тысячи.
— Мне так редко что-то нравится, и потом, это ведь
практически на двоих… — крикнула Ирина из примерочной.
— Где у вас здесь обменка? — спросила Света, когда сестра
вышла из-за штор.
Продавщица вздохнула с облегчением. Если действительно
удастся продать это дорогущее платье, можно считать, день прошел не напрасно.
Размер крошечный, только на таких вот юных худышек налезет, модель, мягко
говоря, экстравагантная. Сама она ни за что не решилась бы показаться на людях
в таком платье, даже если бы оно досталось ей даром. Продавщица боялась, что
девочки передумают и исчезнут, готова была принять у них и доллары, но в
торговый зал вошла неприятная дама средних лет, за ней вернулся охранник.
Парень был новенький, чужой, и рисковать не стоило. Каждое утро менеджер
повторял, что доллары нельзя принимать ни в коем случае. Только рубли. Повторил
это и сейчас, по телефону.
— Обменный пункт на первом этаже. Жду вас, девочки.
Они улыбнулись и выпорхнули из бутика. Продавщица забрала
ворох вещей из примерочной, но развесить не успела. Новая посетительница
настойчиво требовала внимания. Продавщица занялась дамой, подобрала для нее
несколько легких пиджаков и блузок. Та скрылась в примерочной, но тут же вышла
опять.
— Посмотрите, здесь кто-то сумочку оставил. — В руке у нее
была небольшая ярко-красная сумочка из лаковой клеенки на толстой цепочке под
золото. Продавщица подумала, что вряд ли такая дешевка принадлежит
красоткам-близнецам, к тому же обе у нее глазах вышли из зала с сумками очень
стильными, дорогими, из натуральной белой кожи. Она попыталась вспомнить, кто
заходил перед ними, но поняла, что бесполезно. Оставалось проверить содержимое.
Вдруг там есть документы, паспорт, записная книжка…
Продавщица взяла сумочку в руки и щелкнула пластмассовой
застежкой. Раздался взрыв. На всем этаже рухнули витринные стекла и зеркала,
ранения различной степени тяжести получили сорок пять человек, продавцы,
охранники, посетители, работники бара. Погибло четверо. Троих, находившихся
непосредственно на месте взрыва, разнесло в клочья. В соседнем антикварном
отделе огромная бронзовая люстра обрушилась прямо на голову единственного
покупателя, Черепно-мозговые травмы оказались смертельны.
* * *
В маленьком ресторане на Кузнецком тихо играла музыка.
Пожилого ресторанного пианиста час назад срочно вызвали на работу в неурочное,
дневное время, играть и петь для редкого и чрезвычайно дорогого гостя.
Репертуар был заранее известен: простенькие задушевные шлягеры конца
шестидесятых, кое-что из блатного фольклора.
Перед появлением гостя двое его телохранителей тщательно
осмотрели зал и подсобные помещения. Затем из бронированного джипа вылез он
сам, маленький, худой, сутулый. Из-за жары он был одет совсем просто: мятые
льняные брюки, белая несвежая сорочка с короткими рукавами. Он тяжело дышал и
вытирал платком бледный, совершенно лысый череп. На голых руках, поросших
густой седоватой шерстью, были видны рубцы, следы выведенных татуировок. Он
приветливо поздоровался со всеми, от метрдотеля до гардеробщика, а пианисту
лично пожал руку. Он был бодр, но немного задумчив. Тонкий рот кривила странная
лирическая улыбка.
— Вот, Михалыч, какие дела, племяш мой приехал из Воронежа,
— объяснил он пианисту доверительно, вполголоса, — племяш, Генка, сын сестренки
моей Гали. Родная кровь. Минут через двадцать должны его сюда подвезти, ты будь
другом, Михалыч, как он войдет, сразу сыграй для него «Сиреневый туман». Он
любит.
— Нет проблем, — кивнул пианист, легко пробегая пальцами по
клавишам.
— А пока что, лично для меня, давай «С одесского кичмана».
Пианист заиграл и запел. У него был мягкий баритон, не
слишком сильный, но душевный.
Пономарев Владимир Васильевич, семидесятилетний вор в законе
по кличке Пныря, уселся в кресло, прикрыл глаза, принялся мычать и покачиваться
в ритме песни. Метрдотель и двое официантов растерянно застыли у стола, никто
не решался потревожить гостя. На фоне его лирических переживаний вопрос «Что
кушать будем?» прозвучал бы кощунственно.
Пныря с возрастом становился все сентиментальной. Он смотрел
старые советские фильмы и плакал, слушал песни и подпевал сквозь слезы. В
карманах он держал мелочь для нищих и часто просил шофера остановиться, опускал
темные бронированные стекла, собственноручно подавал милостыню. Особое умиление
вызывали у него чистенькие интеллигентные бабушки, которые не просто просили, а
продавали носки, варежки, кружевные воротнички. Если он замечал такую
рукодельницу из окошка джипа, мог дать ей и сто, и двести рублей, любил
поговорить, повздыхать, старушку называл «мамонькой» и часто, слишком часто
пускал слезу.
Кроме того, он занялся благотворительностью, заинтересовался
детскими домами, выбрал один, для дефективных детей-сирот, распорядился, чтобы
туда завезли два дорогих стационарных компьютера с наборами игровых и учебных
программ, три телевизора с видеомагнитофонами, Дважды наведывался лично, причем
в эскорте автомобилей был один, до верху набитый детской одеждой, игрушками,
сладостями…
Товарищ, товарищ, скажи ты моей маме,
Что сын ее погибнул на войне,
С гранатой в руке, и с шашкою в другою,
И с песней веселой на губе.
Пныря подпевал громко, фальшивым жалобным фальцетом. Слезы
текли по его впалым щекам. Официанты терпеливо ждали. В конце последнего
куплета пианист выдал несколько мощных аккордов, которые совпали со странным,
гулким грохотом где-то поблизости.
— Что это? — шепотом спросил один официант другого. Тот
нахмурился и пожал плечами. Охрана Пныри напряженно переглянулась. За грохотом
последовал вой сирен.
— Коля, выгляни, узнай-ка, в чем дело? — поморщился Пныря и,
ласково кивнув пианисту, попросил со вздохом:
— А теперь сразу давай Высоцкого, «На братских могилах…».
Помнишь?
Метрдотель, воспользовавшись паузой, спросил, что же намерен
гость сегодня кушать и что приготовить для его драгоценного племянника.
— Генаша, как появится, сам закажет. Я уж с ним и пообедаю.
Пока что соку мне принеси. Все равно какого, лишь бы холодного. Ну, Михалыч,
давай, Володеньку, с хрипотцой, как ты один умеешь. Давай, милый, а я подпою.
