Пианист глотнул минералки, откашлялся и запел на тон ниже, с
надрывным хрипом, подражая великому барду. Пныря опять закрыл глаза, заурчал,
путая не только мелодию, но и слова покачиваясь и уже наливаясь слезами, однако
на этот раз песню ему дослушать не пришлось. Вернулся охранник Коля и сообщил,
что в торговой галерее на Пушкинской что-то взорвалось.
— Чечены балуются, — благодушно произнес Пныря, продолжая
покачиваться, но вдруг лицо его побагровело, он вскочил, опрокинув стул,
ухватил Колю за лацкан пиджака и, глядя на него снизу вверх, прошептал:
— Там Генка!
В первый момент никто ничего не понял, Коля растерянно
покосился на второго охранника, Севу, тот молча, недоуменно пожал плечами.
— Генка, племяш мой, по магазинам ходит! А куда ему еще идти,
как не в галерею на Пушкинской? Я ведь сам и посоветовал! Хотел с ним пойти, да
уж больно жарко, и магазинов я не терплю. А ведь собирался. Да, собирался,
потом лень стало, отправил его одного… — Он бормотал очень тихо, неразборчиво,
и приходилось напрягать слух, чтобы понять его. — Позвоните в «Склифосовского»!
— вдруг выкрикнул он слабым, срывающимся голосом. — Пусть пришлют реанимацию!
— Так там две галереи, — осторожно заметил метрдотель, ставя
на стол высокий стакан с ледяным апельсиновым соком, — ведь еще неизвестно, где
именно был взрыв, какой мощности, и где в это время находился ваш племянник. А
«скорая» наверняка уже выехала. Сейчас это быстро, все-таки центр Москвы…
— Что ты болтаешь? Звони! Пусть пришлют по две реанимации к
каждой галерее! — гаркнул Пныря.
Метрдотель послушно набрал «03». Диспетчер сообщил, что к
месту взрыва в торговой галере уже отправлено несколько бригад.
— Поздно, — пробормотал Пныря и застыл посреди зала,
растерянно, беспомощно озираясь. У него тряслись руки. Он казался жалким
больным старикашкой, напуганным до смерти. Таким его еще никто никогда не
видел, да и не должен был видеть. Все присутствующие смущенно о вернулись.
О коварстве и жестокости старого вора ходили легенды.
Сентиментальность никого не вводила в заблуждение. Он мог рыдать над нищей
бабушкой, раздавать сиротам шоколадки, а в это время по его приказу
профессиональный убийца начинял взрывчаткой автомобиль, в котором должна была
отправиться на дачу семья какого-нибудь упрямца-бизнесмена, отказавшегося
платить положенный процент в казну его величества Пныри. Говорили, будто он сам
лично развязывает языки тем, кто не желает делиться необходимой ему
информацией, не соглашается на его условия, становится у него на пути.
Оголенные провода под напряжением, раскаленные утюги, иглы под ногти — все это
Пныря якобы умеет и любит. Допросы в бетонном бункере где-то под Москвой, по
словам очевидцев, отличались особенной, патологической изощренностью. Впрочем,
в роли очевидца никто еще ни разу не выступил. Легенды передавали с чьих-то
чужих слов, и легенды эти подозрительно напоминали дурно сварганенные
боевики-ужастики о мафии. Как допрашивал Пныря, никто своими глазами не видел.
А если кто и видел, то молчал в тряпочку.
В путеводителях по сегодняшней криминальной России Пныря был
постоянным персонажем, ему посвящались целые главы, он иногда читал и
ухмылялся. Старому хитрому вору нравилось быть загадочным героем уголовного
фольклора и бульварной беллетристики. Он рассуждал так: если о тебе говорят,
стало быть, ты что-то значишь в этой жизни. Если о тебе говорят с чувством — не
важно, каким, злым или добрым, стало быть, ты значишь очень много. Самые
несчастные люди те, которые никому не интересны, про которых сплетен не распускают,
совсем никаких.
Пауза затянулась. Охрана ждала распоряжений. У ресторанной
обслуги растерянность постепенно сменялась любопытством. На потухшего,
дрожащего Пнырю было жалко смотреть, и никто не понимал, почему, собственно,
старик так запаниковал? Ну да, его племянник шляется по магазинам, и где-то
там, в одной из дорогих торговых галерей, что-то взорвалось. Но, во-первых, к
племяннику приставлена толковая охрана, и, если что, ребята его собой прикроют,
они головой отвечают за драгоценную жизнь воронежского гостя. Во-вторых, совсем
не обязательно, что Генаша оказался в эпицентре взрыва. Он может быть в другой
галерее, может, вообще давно вышел на улицу и сейчас явится сюда.
Первым опомнился пианист. Он встал, подошел к старику, обнял
его за плечи. Они были одного возраста, одного роста, но пианист выглядел
крупнее, крепче.
— Вова, ну что ты? — спросил он Пнырю и заглянул ему в
глаза. — Не факт, что он там. Не факт, понимаешь?
— Я чувствую, — прохрипел Пныря, — я слишком привязался к
нему, слишком люблю его, гаденыша, своих-то нет.
— Да что ж ты его хоронишь раньше времени? — покачал головой
пианист. — Отправь ребят, пусть все узнают. Сотовый при нем?
— Сотовый есть, и ребят я отправлю. Но только все и так
ясно, я чувствую, Михалыч. Это не просто взрыв. Это по мою душу…
— Кто? — шепотом спросил пианист.
— Желающие найдутся.
— Кто слышал, что ты собираешься в галерею? — уточнил
пианист. — Вспомни, кто слышал, но не знает, что тебя там нет?
— Молодец, Михалыч! — Пныря вдруг распрямился, глаза его
сухо страшно блеснули из глубоких глазниц, он схватил со стола радиотелефон и,
уже набирая номер, рявкнул охранникам:
— Ну, что застыли? Сева, дуй туда, к оцеплению, Коля,
проверь машину и здесь все еще раз хорошенько проверь. Петра вызови срочно.
— Так это… — растерянно моргнул охранник — Петр Петрович в
отпуске, в Испании. Только вчера улетел.
— Пусть назад летит! — рявкнул Пныря так, что задрожала
посуда. — Чтобы к вечеру явился!
Телефон племянника был отключен. Зато Петр Петрович,
начальник Пныриной службы безопасности, ответил тут же. Охранник передал трубку
Пныре. Судя по звуковому сопровождению, Петр Петрович находился в этот момент
на пляже.
— Хорошо, вылетаю ближайшим рейсом, — ответил он без всяких
вопросов и возражений.
Пныря отбросил телефон и посмотрел на часы. Именно сейчас,
сию минуту, его племянник Геннадий Николаевич Ларчиков должен был явиться в
ресторан обедать. Пныря залпом выпил холодный апельсиновый сок. Больше всего ему
сейчас хотелось заткнуть свою проклятую интуицию, как затыкают уши, но
десятилетия бурной воровской жизни с отсидками, голодовками по сорок дней,
перестрелками, предательствами, горой трупов союзников и противников даром не
проходят. Чутье старого вора обострилось до невозможности. Он, как троянская
царевна Кассандра, умел предчувствовать опасность и беду.
Пророчествам мифологической красавицы никто не верил, а
безошибочному чутью вора Пныри доверяли многие. И правильно делали.
