Йохен снова написал: «Приказ от командира полка. Вы должны представить ему доклад завтра в 10 часов. Вам нужно составить этот доклад».
Я кивнул, протянул руку своему товарищу и пошел за гауптфельдфебелем. По прибытии в обоз я поел, и теперь у меня оставалось лишь одно желание: спать, спать.
19 октября
Я проснулся примерно в семь часов утра. Снаружи все еще было темно. Как всегда, солдаты на передовой уже получили свои порции. Мне досталась кружка горячего кофе. Ах, как хорошо!
Повара переговаривались между собой. Я с радостью убедился в том, что снова могу слышать правым ухом. Голоса звучали, как что-то далекое, но все же я снова слышал! С левым ухом все оставалось без изменений, но я был уверен, что со временем слух вернется и туда. В любом случае я верил в это.
Гауптфельдфебель сообщил мне, кто все еще находился на передовой: Диттнер, Павеллек, Неметц и трое стариков нашей роты, а также один из недавнего пополнения. Кроме того, там все еще находился унтер-офицер медицинской службы Пауль и с ним украинец Павел. На вопрос, куда девался второй «хиви» Петр, Михель ответил:
– Его убили на пути к ротному пункту оказания первой помощи. Павел был настолько вне себя от гнева, что тоже вступил в бой с винтовкой в руке.
Вспомнив о своих погибших друзьях, я понял, что почувствовал этот человек.
Наш ротный парикмахер Грюнд постриг и побрил меня. Кроме того, он вызвался проводить меня на КП полка. Ровно в десять часов, как было приказано, я доложил командиру полка оберст-лейтенанту (подполковнику) Мюллеру о прибытии. Это была моя первая встреча с этим человеком. Его лицо было испещрено глубокими морщинами. На вид ему было примерно 40 лет.
Командир полка с серьезным выражением лица приветствовал меня. Его адъютант и мой друг Руди Крелль на встрече не присутствовал.
– Итак, мой дорогой Холль, расскажите мне о вчерашнем дне. Крелль уже рассказал мне кое-что о вас. Последние несколько недель мне иногда приходится выполнять ряд обязанностей заместителя полковника Гроссе. Вам вот уже несколько раз подряд везет. Что ж, без удачи ничего не происходит.
– Яволь, герр оберст-лейтенант, ничего не происходит без везения.
Командир внимательно выслушал мой доклад. Я откровенно доложил ему, что после вчерашних потерь наша боевая ценность стремится к нулю, что роты нуждаются в срочном пополнении.
– Вы правы, Холль. Я уже отправил адъютанта в дивизию. Крелль доложит о ситуации в полку генералу Пфайфферу, чтобы нас отозвали из 24-й танковой дивизии и снова вернули в состав 94-й пехотной дивизии. Нам необходимо пополнение, чтобы мы смогли привести себя в порядок и восстановить численность. Я тоже сейчас не очень хорошо себя чувствую: у меня снова разыгрался ревматизм.
В землянку вошел посыльный.
– Герр оберст-лейтенант, с вами хочет говорить обер-лейтенант из штаба 24-й танковой дивизии.
– Проводите его сюда.
Перед нами появился обер-лейтенант в мундире танковых войск. Отдав честь, он подошел к командиру и представился:
– Обер-лейтенант Еско фон Путткамер
[34], О2 командира 24-й танковой дивизии.
Мой командир познакомил нас.
– Что привело вас ко мне, герр фон Путткамер?
– Герр оберст-лейтенант, после того как вчера был ликвидирован котел у хлебозавода, ваш полк должен занять новый участок. Генерал фон Ленски желает знать, когда ваш полк будет готов отправиться туда.
Я не мог поверить в то, что слышу. Этот господин был сумасшедшим? Или в дивизии не имели полной картины происходящего?
Командир посмотрел на меня, после чего обратился к Путткамеру:
– Лейтенант Холль – один из последних оставшихся у меня командиров роты. Он принимал участие во вчерашних боях, и на настоящий момент он почти не слышит. Выслушайте то, что он хотел бы сказать, а затем доложите об этом вашему командиру.
Командир полка повернулся ко мне:
– Прошу вас, начинайте.
Я повторил свой доклад и упомянул о количестве солдат, все еще способных вести бой (всего сорок четыре пехотинца в двух батальонах). Пока я говорил все это, мои мысли были о наших раненых и убитых. Со слезами злости на глазах я закончил свою речь:
– И эти немногие оставшиеся должны послужить пушечным мясом?
Фон Путткамер внимательно выслушал меня с решительным выражением лица. Потом он заявил:
– Да, я вижу, что вы ничего не сможете сделать. Я доложу об этом командиру.
Он отдал честь и вышел.
Оберст-лейтенант отпустил меня, пожелав мне на прощание скорейшего выздоровления. С чувством горечи я с посыльным Грюндом отправился обратно в обоз. Это было настолько типичным, когда для другой части вы были лишь чем-то вроде взятой напрокат вещи. Вас использовали до последнего солдата, а когда вы выполнили свою задачу, вас просто сбросили со счетов.
Глава 3. Полк возвращается в 94-ю пехотную дивизию. Бои у Рынка и в Спартаковке. 19 октября – 18 ноября 1942 г.
19 октября
После того как я вернулся в обоз, наш гауптфельдфебель сообщил мне, что жалкие остатки нашего батальона все еще находятся в районе завода «Баррикады». Поскольку я постепенно стал лучше слышать на правое ухо, следующим утром 20 октября я решил вернуться в роту. Если в ближайшее время к нам вернутся хотя бы часть из тех, кто получил легкие ранения и теперь стал годен для несения службы, было бы целесообразно свести все наши остатки в одно подразделение. Я воспользовался этим вечером, чтобы написать всем своим родным. Кроме того, я выполнил «тщательные процедуры по уходу за телом», включая смену белья, так как не знал, когда мне в следующий раз представится такая возможность.
20 октября
Святой Петр все еще был добр к нам, так как следующий день снова выдался ясным и солнечным. После плотного завтрака я отправился обратно в свой батальон. Он располагался примерно в 3 километрах. Здесь я чувствовал себя в относительной безопасности, так как до передовой было 4–5 километров. Я с интересом смотрел, как наши боевые самолеты над моей головой с ревом прокладывали себе путь в Сталинград и, как они это делали уже несколько недель, сбрасывали на город груз бомб. Для них сегодняшняя погода тоже была идеальной. Когда же этот проклятый город, наконец, падет! Никогда прежде сопротивление противника не было таким ожесточенным и самоотверженным, как здесь. Я вспомнил Артемовск на реке Северский Донец или Ворошиловград чуть позже – бои и там были тяжелыми, но не такими отчаянными и безжалостными, как здесь. Я был уверен в том, что причиной было то, что этот город носил имя Сталина. Красный диктатор, наверное, понимал, что лишится своего авторитета, если падет Сталинград. А он должен пасть. Я был в этом уверен.
