Мы находились в состоянии полной готовности, постоянно обшаривали взглядом местность. В течение дня огонь артиллерии противника был интенсивным, но неприцельным. Значит, противник до сих пор не знал точно, где мы прячемся. Я не верил, что наше укрытие может выдержать прямое попадание. Лучшую защиту от снарядов обеспечивала та часть укрытия с траверсом по фронту, что мы специально выкопали для этих целей.
С наступлением темноты часовые отправились на свои позиции. С моей позиции из-за снега было практически невозможно вести наблюдение на более дальние дистанции. Мы снова развели огонь в наших импровизированных печах. Когда снаружи температура держится на отметках около 30 градусов ниже нуля, укрытия в течение дня быстро остывают. Поскольку мы не могли выходить из них, вскоре нам самим становилось очень холодно. Тем не менее для нас эти укрытия были жизненно важны, так как без них мы остались бы совершенно беззащитны и полностью зависели бы от милости погоды. Лишившись своих землянок, мы больше не смогли бы оказать врагу даже малейшее сопротивление.
Сегодня у нас был день траура. Во время обстрела из противотанковых пушек в полдень был смертельно ранен осколком обер-ефрейтор, находившийся в укрытии справа от меня. Прежде он служил в 8-й роте моего старого полка. Павеллек и я пришли попрощаться с нашим храбрым товарищем. От мороза тело убитого стало жестким как камень. Мы оставили его лежать у траверса в окопе.
28 января
Я сказал солдатам, что вернусь к ним в начале следующего дня и останусь на весь день. Потом мы прошли по оставшимся укрытиям или, точнее, землянкам. Мы почти не разговаривали. Каждый понимал, как серьезно наше положение. Если бы я мог выпросить для своих истощенных товарищей хотя бы достаточно пищи. Они выполняли свой долг без жалоб.
Когда мы вернулись на мой КП, оказалось, что туда же недавно прибыли и наши так называемые пайки. На этот раз нам досталось на двадцать три человека полторы буханки хлеба, пол коробки шока-колы и теплый бульон, где плавало несколько кусочков конины. Когда прибудет пища для более чем еще сотни других солдат, что находились под моим командованием, все еще не было ясно. Очевидно, тыловые службы до настоящего момента не сумели организовать снабжение всех подразделений. Количество и качество питания для всех были одинаковыми.
В любом случае мы аккуратно поделили наши мизерные пайки. Солдаты взводов, доставившие нам еду, отбыли к себе. Я уже готовился проглотить первую ложку «бульона», когда в моей землянке появился обер-ефрейтор. Я сразу узнал в нем старослужащего нашего прежнего полка. Он выглядел гораздо хуже, чем большинство моих солдат.
– Герр гауптман, я – обер-ефрейтор Хюбнер, бывший ординарец обер-лейтенанта Боге. Вы помните меня?
– Да, я вас помню. Что вы здесь делаете?
– Герр гауптман, я ничего не ел пять дней!
– Как могло такое случиться?
– Я был ранен и отправился в госпиталь в городе. Но там все было безнадежно переполнено. Мне сказали искать свое подразделение и вернуться туда, так как им нечем было меня кормить. Я так и поступил и везде расспрашивал, как сюда добраться, но нигде мне не могли дать ничего поесть. Повсюду была одна и та же история: «Извините, нам и самим нечего есть». И вот наконец сегодня я нашел свое подразделение здесь!
– Но и у нас тоже оказалось нечего есть, – ответил за меня Павеллек.
– Вы не можете оставить меня ходить голодным! – Это были рыдания человека, близкого к сумасшествию.
Я не могу забыть этот измученный взгляд, это залитое слезами лицо, это отчаяние. Я не мог глотать свой суп в присутствии моего товарища.
– Вот возьмите мой суп, у нас действительно нет ничего больше. Вы останетесь с нами и отправитесь во взвод Диттнера.
Хюбнер стал жадно глотать суп.
– Боже мой! Приятель, не спешите так! До завтрашнего вечера ничего больше не будет! Старайтесь продлить удовольствие! – Павеллек предупредил нашего товарища, чтобы тот ел медленно и бережно.
В ночь на 28 января противник оставил нас в покое. Штаб нашего участка больше не пытался восстановить линию связи. Ее так часто выводили из строя снаряды противника, что было бессмысленно каждый раз пытаться ее восстанавливать.
В связи с этим ко мне за ежедневным докладом прибыл Марек. Теперь его задачей было поддерживать связь между штабом гауптмана Краузе и мной. Связь от нас со штабом гауптмана Краузе, как прежде, должен был обеспечивать Неметц.
Прежде чем внешние часовые были отозваны, я отправился в землянку правее нашего КП. Там находилась группа Диттнера, в составе которой было пять старослужащих нашей роты и еще трое солдат из бывшей 8-й пулеметной роты с последним пулеметом MG-34, который можно было использовать только в качестве ручного пулемета. Все остальное оружие мы по мере сил за последние несколько дней отремонтировали. Захваченное у убитых русских оружие также было подготовлено к бою.
В этой землянке потолок был значительно ниже, чем на моем КП. Солдаты не могли в ней выпрямиться. Траверс по фронту не был таким высоким, каким он был около КП. Поэтому мои товарищи вырыли окоп глубиной 30–50 сантиметров прямо за ним, чтобы обеспечить себе более надежную защиту от огня противника. Пулемет поставили так, чтобы в любой момент можно было открыть стрельбу.
Как и вчера, главным в моей деятельности было наблюдение. Обязанности вести наблюдение с группы никто не снимал. Время от времени меня сменял Диттнер.
Нашего вновь прибывшего Хюбнера успели устроить. Он снова был среди своих земляков-силезцев, отчего чувствовал себя почти как дома.
У нас в роте не было достаточного количества зимней обуви. Поэтому было необходимо, чтобы такой обувью были экипированы по меньшей мере часовые, которые несли службу в ночное время. Именно поэтому я в течение нескольких дней носил ботинки на шнуровке, хотя они и были мне на два размера велики. Как-то раз, когда я пожаловался на состояние своей обуви, кто-то во взводе сказал мне:
– Герр гауптман, у меня осталась войлочная подкладка от ящика для оптики. Ящик давно сожгли, но из войлока можно сделать две внутренние стельки.
Теперь я стоял обеими ногами на войлочной прокладке. Это было более чем удобно. Недавно сделанные войлочные стельки я засунул в свою обувь, что сделало ее теплее.
Ведя наблюдение, я постоянно пересчитывал мертвые тела, чтобы вовремя заметить, если с ними что-то изменится. Мы должны были предполагать, что противник может прибегнуть к любому из известных трюков.
Наблюдательный пункт, где я теперь находился, обеспечивал несколько более широкий обзор слева. Как и вчера, я слышал грохот тяжелого вооружения противника. Сегодня наши позиции для разнообразия обрабатывали, будто косой, огнем пулеметов. Как всегда, мы не отвечали и лишь усиливали внимание при наблюдении. Сегодня я всего дважды стрелял из своей винтовки. Количество убитых у нас постоянно росло. Мы складывали наших мертвых товарищей в передней траншее, в ее дальнем углу, у траверса. То небольшое количество тепла, что давали наши печки, не доставало так далеко. Там они и лежали, затвердевшие, и их трупы не могло тронуть разложение. Когда стемнело, я вернулся на свой КП.
