— То есть прежде эту бабулю не знали?
— Не знала.
— Сколько раз вы у нее бывали?
— Один.
— И она в первый же ваш визит сказала вам то, что сказала? — Да. — Вы ей рассказывали о Павле? О себе? Что она вообще узнала о вас с ваших же слов?
— Это так важно? — вяло спросила вдова, которая ежесекундно ощущала, что она теперь одна! одна!! одна!!! А к ней пристают с какими-то ненужными расспросами о том, что сейчас уже не имеет никакого смысла, потому что нет Паши и никогда уже не будет.
— Мне все важно знать, — сказал мягко Богдан. — Малейшие подробности вашей жизни. Никогда заранее не знаешь, что в конце концов войдет в статью, а что так и останется в рабочих набросках.
— Ничего особенного я ей не рассказывала. Стеснялась. Все-таки чужой человек и я впервые ее вижу. Сказала, что родить не могу, что уже два года замужем… И больше ничего, мне кажется…
— А про Павла?
— Нет, конкретно о нем ничего не говорилось.
— И бабуля вас о нем не расспрашивала?
— Нет. В том-то все и дело.
Богдан вдруг представил ее сидящей перед ним не в платье, а в ночной пижамке, в штанишках в обтяжечку, под которыми не угадываются трусики, и еще он мысленно видел трогательно голые щиколотки, с ласкового прикосновения к которым и хочется все начать. Он скользнул взглядом вниз, увидел ее ноги в чулках. Нет. В чулках не то, конечно… Можно попробовать. Не сейчас. Позже. Постепенно. Сейчас ей все это покажется кощунством и надругательством над памятью, она сейчас твердо знает, что больше ни с кем, никогда, ни в коем случае, и себя видит вечной вдовой. Но это всего лишь болезнь, временное помутнение рассудка, психологический шок, который непременно пройдет, когда притупится и немного отступит боль. Наступит весна. Пробуждение природы. Она ничего не сможет поделать с природой. И с собой, следовательно, тоже. Как ей бабка та сказала? С этим у тебя не будет, с другим у тебя будет. С другим? Она обречена на встречу с этим мифологическим пока «другим». Ей никуда от него не деться и он непременно появится в ее жизни. Сейчас рассудок ее помрачен и она не отдает себе отчета, но если она уже поверила в первую половину старухиного предсказания, то до нее дойдет, в конце концов, что и вторая половина непременно сбудется, и это будет как оправдание ее шага навстречу тому «другому», ведь чему быть — того не миновать…
Звонок у входной двери.
— Извините, — сказала вдова.
Поднялась со стула и черной тенью выскользнула из комнаты.
Но до чего же стройна! И эти мягкие кошачьи движения! Надо бы с ней попробовать. Придти еще раз. А потом еще. И не надо ждать, пока она очнется. Она сейчас в беспамятстве, она не в себе, и все может случиться значительно быстрее, чем предполагаешь.
Мужской голос. Кто-то пришел.
— Давайте вашу шинель, — голос вдовы. — Я ее повешу вот здесь.
Кто-то из сослуживцев? Богдан стал складывать в портфель блокнот и рассыпанные по столу ручки и карандаши, и в это время в комнату вошел милицейский майор. А за его спиной в черном проеме двери проявилось фарфоровое лицо вдовы.
— Познакомьтесь, — сказала вдова. — Это Вячеслав Сергеевич. У него мой Павел работал. А это из газеты…
Она забыла, как ей представлялся Богдан, ничего у нее в голове сейчас не удерживалось, память подводила, и она только этим и ограничилась — «из газеты».
— Спасибо вам, — сказал Богдан. — Я позвоню, когда материал будет готов, чтобы вы посмотрели. Не возражаете?
— Да, конечно, — ответила вдова рассеянно.
Она проводила Богдана, закрыла за ним дверь и вернулась в комнату.
— Журналист? — спросил майор, чтобы только что-то сказать, потому что испытывал неловкость, которую испытывают люди при столкновении с чужим горем.
Это чужое горе, которому можно только сострадать, но страдать так же сильно никак невозможно, и несоразмерность сострадания и страдания вызывает необъяснимое чувство вины.
— Я не знаю, — сказала вдова так, будто и сама удивлялась своему ответу. — Ко мне приходили из газеты… Другие журналисты… первым делом спросили про фотографии. Что-нибудь из семейного альбома. Лучше, если со свадьбы. И как-то так себя вели… Не так, как этот… Он вопросы задавал — не столько про Пашу и не про то, как все случилось… С этого он начал, а потом все время про другое.
— Про что?
— Я даже не поняла. Спросите меня сейчас: о чем разговаривали? Я не вспомню. Все время чепуха какая-то. Может, он никакой не журналист?
Вдова посмотрела на майора, словно ожидала услышать от него четкий ответ.
— А он визитку свою оставил? — спросил майор. — Или хотя бы номер телефона?
— Нет, — растерянно ответила вдова.
Кажется, она даже испугалась.
— Не надо ничего бояться, Катя, — ласково сказал майор. — Все узнаем, наведем справки. Он ведь, кажется, сказал, что позвонит?
— Да.
— Вот когда он позвонит, вы назначьте ему встречу не на этот же день, а на следующий. Чтобы у меня было время для маневра. И меня непременно предупредите. Я посмотрю, что он за журналист. Мы вас в обиду не дадим, Катя.
Глава 2
К офисному центру, где должно было проводиться собеседование, Светочка приехала последней. Три ее однокурсницы уже пританцовывали на выстуженном морозом асфальте, то ли успев замерзнуть, то ли нервничая перед пугающим неизвестностью собеседованием, как вдруг — ш-ш-ш! — мягко подкатила роскошная иномарка, и из ее уютного нутра, заполненного теплом, запахами дорогого парфюма, ненавязчиво звучащей музыкой, выпорхнула ослепительная Светочка.
— Привет! — сказала она радостно.
Светочка являла собой образец удавшейся судьбы студентки последнего курса педагогического университета. Уже и диплом практически в кармане, и не бедный жених есть, и как ни рассуждай, а жизнь все-таки складывалась именно так, как представлялось и самой Светочке, и большинству ее подружек каких-то пять лет назад. Потому как педагогический университет — признанная фабрика невест, где и учиться не слишком обременительно, и диплом не зазорно предъявить родителям будущего жениха.
Тем временем появился и Светочкин жених. О нем было известно, что он торгует мебелью, богат, и что он принципиальный противник того, чтобы Светочка куда-нибудь шла работать. Появление Светочки для трех ее подружек было в какой-то мере неожиданным — знали, что и ей предложено пройти собеседование, но оставалась еще надежда, что жених восстанет и Светочку на собеседование не отпустит, а это автоматически повысит шансы остальных (поговаривали, что из всех приглашенных отберут кого-то одного).
— Что ж ты делаешь, Толик, — ласково сказала жениху Катя, самая разбитная изо всей троицы.
Про Катю рассказывали, что до поступления в университет она работала стриптизершей в ночном клубе и даже родила ребенка от какого-то заезжего японца, но правда это или нет, никто не мог поручиться. Приехала Катя из далекого города Владивостока, который сама она запросто называла Владиком, и слишком далеко был тот Владик, чтобы получить подтверждение слухам о бурной юности будущего педагога и воспитателя подрастающего поколения.
