— Какой гипноз?
— Кривулин. Дар внушения у нее. Бывает, придет какая женщина, у нее в семье проблемы, муж пьет, дети бедокурят, да мало ли что бывает, так Кривуля ей наговорит, нашепчет. Сглаз, порча, то да се, бедолага от Кривули уходит в состоянии вовсе не вменяемом. Так то взрослый человек, поживший, уже своя голова на плечах — и то Кривуле поддался. А Люда что? Ребенок ребенком, она и жизни-то не видела, на всем готовом за родительской спиной. И Кривуля ей уже и за папу, и за маму, а родители получаются заместо мебели.
— Так вы про Тропарева недорассказали, — упрямо возвращался к главному Пахарь. — Пришел он на кухню, поздоровался… а разве не удивился тому, что вы пришли?
— Спросил. Я объяснила, что за вещами. Он развернулся и ушел.
— И еще вы говорили, что хозяйку тоже видели.
— Проходила через гостиную, — кивнула Зинаида. — Мы издалека с нею перездоровкались. И все. Я ушла.
— А как вы думаете, — произнес Пахарь, глядя на собеседницу испытывающе. — Если я вас с Людмилой сведу, посажу вот здесь друг против друга, и вы тогда тоже повторите без запинки все, что мне сейчас сказали?
— Ну конечно! — сказала женщина растерянно, будто не понимала, чего от нее добиваются. — А разве я не так что-то сказала? Неправильное что-то?
— Вся штука в том, — произнес Пахарь обличающим тоном инквизитора, — что Люда Тропарева в последний раз видела своих родителей днем седьмого числа. Потом они исчезли и больше уже не объявлялись. И поэтому утром восьмого всех троих Тропаревых вместе вы видеть никак не могли.
— Это кто вам такое сказал? — изумилась женщина.
— Сама Люда Тропарева. И у меня возникает вопрос. Какая такая веская причина заставляет вас говорить неправду?
* * *
Термометр в сауне представлял собой квадратную дощечку с выжженной по окружности шкалой и цифрами, обозначающими температуру. Металлическая стрелка описала вдоль шкалы длинную дугу и уже заползла за цифру 100, а дальше еще были и 110, и 120, и 130.
— Не люблю жару, — сказала Люся и скользнула с верхней полки на нижнюю.
Наталья, лежа на предусмотрительно брошенном на нагретые доски верхней полки полотенце, повернулась на бок.
— Ты не понимаешь, — сказала она. — Здесь хорошо.
Она смотрела на Люсю с прищуром, словно пыталась разобраться, чем лично для нее может быть опасна эта девчонка. Стройна и для мужчин наверняка привлекательна, но худа и, обнаженная, выглядит даже беззащитной.
— Какое у тебя пятно, — сказала Наталья. — Родимое?
Люда машинально коснулась левой стороны своей груди, где у нее была большая, размером с крупное яйцо, отметина, и застенчиво улыбнулась.
— Это у меня с рождения. Моя знакомая говорит, что это знак.
— Знак — чего?
— Особый. Я не знаю, как объяснить. В общем, я отмечена.
— Кем? Богом?
Люся полыхнула в ответ взглядом.
— Я не знаю, — сказала она.
— И что тебе дает твоя избранность?
— Пока ничего.
— А когда же будет?..
Наталья, спрашивая, смотрела невозмутимо, но можно было подумать — насмешничает.
— Я и сама не очень верю, — призналась Люся и обхватила ладонями плечи, будто ей было холодно в жарко натопленной сауне, но на самом деле прикрывая родимое пятно.
Только тогда Наталья отвела от отметины взгляд.
— Она меня пыталась научить, — сказала Люся. — Эта моя знакомая. Та бабушка, у которой я жила. Ты ее видела.
— Да, — ответила Наталья, деревенея лицом. — Видела, как же. И чему же она тебя учила?
— Всему, что сама умеет. Людей насквозь видеть. Определять, над кем какое заклятье. На кого порчу наслали. Ну и снимать порчу, конечно. Сглаз снимать. Потом еще снадобья готовить.
— Ну и как? — спросила Наталья сухо. — Получается?
— Нет! — смущенно засмеялась Люся.
Ее смех Наталье не передался.
— А отчего же так? — спросила она, глядя с прищуром. — Не способная оказалась ученица?
— Наверное, — улыбалась Люся. — Даже травы всякие — и те мне не даются.
— Названия забываешь? Или пропорции?
— С пропорциями как раз все в порядке. Только каждую травку надо чувствовать. Бабушка с ними даже разговаривает.
— И ты тоже?
— И я, — кивнула Люся. — Только толку никакого.
— А какой может быть толк?
— Трава все может. Надо только уметь.
Наталья усмехнулась и вытянулась на полотенце, глядя на близкий потолок.
— В общем, ведьмы из тебя не получилось, — сказала она.
— Это правда. Но бабушка сказала, что мне надо все перенимать и всему учиться. Что сначала не будет ничего получаться, но на это не надо обращать внимания, потому что потом все изменится.
— «Потом» — это когда?
— Когда ее не будет. И еще она сказала, что все эти умения — на самом деле не главное. Главное — чтобы я родила. У каждого свое предназначение.
* * *
У Зинаиды дрожали губы, и она смотрела тоскливым взглядом человека, который обнаружил, что весь мир — против него.
— Я вам не верю — сказал жестокосердечный Пахарь.
— А это вот? — умоляюще произнесла Зинаида и указала на деньги. — Александр Борисыч мне дал! Разве это не доказательство? У меня такой суммы за раз никогда в руках прежде не было!
— В это я охотно верю, — кивнул Пахарь. — Что впервые такую сумму получили. Но не факт, что от Тропарева.
— Как же это? — растерялась Зинаида.
— На них ведь не написано, что они тропаревские. Их вам запросто мог кто-то другой дать, чтобы вы потом рассказывали то, что мне сейчас рассказываете, а не то, что на самом деле видели.
Пахарь смотрел на женщину и увидел, как она дрогнула при его последних словах.
— А-а! — сказал он торжествующе. — Угадал?
— Что-то случилось! — нервно мяла подол платья Зинаида. — В тот день точно что-то случилось!
Она смотрела на собеседника с мольбой, будто от того, поверит ли он ей сейчас, зависели ее дальнейшие жизнь и благополучие.
— Он не просто так мне деньги дал, конечно!
— «Он» — это Тропарев? — недоверчиво осведомился Пахарь.
— Да! Поверьте, что это он! Его деньги! Правда! И то, что не просто так он мне их дал — я это понимаю! Но я не понимаю, за что! О чем я должна молчать?
— А если подумать? — улыбнулся хищно Пахарь.
— Поверьте…
— А если подумать?! — возвысил он голос.
