Д. также указывает, что «в душе был страшный трус». А. отмечает, что «очень боялся грозы».
Мы встречаемся, таким образом, с неразрешимым, на первый взгляд, противоречием во мнениях. Однако при более глубоком анализе это противоречие разрешается, и притом весьма оригинальным образом, глубоко оправданным с точки зрения концепции всей личности Багрицкого в целом. Приведем здесь отрывок из беседы с К., в котором дается развернутый анализ этого противоречия.
«Весь был соткан из противоречий».
«Обычно в жизни был очень труслив». К., например, приводит следующие случаи: в доме был попугай, которого Багрицкий очень боялся из-за того, что попугай мог его ущипнуть. Часто этот страх перед попугаем выливался в панически-комические формы. Например, когда приходили гости, то попугая обыкновенно брали из клетки и позволяли свободно разгуливать по столу. Когда попугай приближался к Багрицкому, тот стремился всеми силами отодвинуться от него подальше и защищался щеткой. Интересно, что попугай прекрасно уловил, что Багрицкий его боится, и в то время как в отношении всех остальных вел себя смирно, выказывал в отношении Багрицкого определенную агрессию. Боязнь перед попугаем доходила даже до патологических размеров. Попугай ему снился. Второй пример: как-то приобрел себе очень злую и большую собаку. Хвастался, что будет ходить с ней на охоту, звал к себе знакомых ее посмотреть и т. д. Но когда однажды эта собака пришла в беспокойство и начала на всех лаять, то Багрицкий страшно испугался и начал кричать, чтобы ей надели намордник, и все время, пока ей его надевали, был в состоянии сильнейшего испуга. Аналогичных случаев можно было бы привести много. В то же время мог в известных ситуациях быть смелым и не бояться. Так, К. вспоминает, как однажды в 1926 г. во время одного литературного выступления в студенческом клубе разгорелась драка и Багрицкий, засучив рукава, полез в драку с какими-то двумя здоровенными студентами. Был при этом очень бледен. Из этого, а также и из других наблюдений Дементьев делает вывод, что Багрицкий мог быть, безусловно, способен на смелые действия, пойти на опасные ситуации, причем в душе при этом он отчаянно трусил, но подавлял в то же время в себе эту трусливость. По мнению К., основное, что здесь имело значение, это то, чтобы быть в эти опасные моменты вместе с другими людьми, один не был способен на смелость. Второе – и самое существенное, – это элемент романтизма, который в этот момент достигал в нем такой интенсивности, что увлекал его, несмотря на то что в душе при этом мог отчаянно трусить и бояться. Типично, во всяком случае, что элемент романтизма в той или иной форме всегда бывал налицо в такие моменты храбрости у Багрицкого. Хладнокровности, расчетливости, присущих настоящей отважности, в нем не было. Способен был на это в состоянии эмоционального возбуждения – в аффекте.
А. также указывает на то, что интерес к происходящим событиям часто превышал опасность, которая могла быть связана с ним.
По этим высказываниям К. и А. мы можем, таким образом, установить тот основной и главный момент, который является решающим в этом вопросе. Этот момент диалектического порядка, причем, пожалуй, ни в какой другой черте характера роль воображения и того внутреннего мира героических, романтических образов, в котором он жил и который являлся для него более реальным, нежели окружавшая его реальная действительность, не проявлялись так ярко, как именно в приведенных примерах, касавшихся вопроса о его трусости-смелости.
В заключение отметим, что склонности к азарту не было. Ранее иногда играл в азартные карточные игры, например рулетку, но всегда это было несерьезно, лишь для времяпровождения. На скачки никогда не ходил. Склонности к риску, выраженной, также не было.
Попыток к самоубийству не было, и вообще такие тенденции были ему в высшей степени несвойственны.
Была свойственна большая «нестеснительность» во всем поведении.
Дополним данное выше описание общей установки его личности некоторыми чертами более частного характера.
Внешнее поведение его не менялось в зависимости от обстановки. Всегда всюду, где бы ни был, чувствовал себя как дома, по выражению А., «обладал способностью быстро обживаться».
С этим согласуется и его большая оригинальность и независимость, а также самоуверенность и самостоятельность во всех действиях, указания на которые имеются уже начиная со школьных лет. Был не чужд тщеславия. Последнее имело отношение главным образом к его коллекциям и выливалось большей частью в наивные формы: например, бывал очень доволен, когда окружающие говорили, что данная порода рыбок имеется только у Багрицкого. Сам себя считал очень хитрым, был в глубине души уверен, что мог бы провести любого. Эта «хитрость» также выливалась в комически-наивные формы и проявлялась почти исключительно тогда, когда дело шло о приобретении им какого-либо особенно интересовавшего его предмета или животного для его коллекций.
Так, например, А. указывает, что «подворовывал» марки, которые приносили к нему для продажи. Для этого нарочно разбрасывал их по столу и затем потихоньку сбрасывал на пол. А. передает далее, что "когда хотел, мог быть хитрым и ловким, но делал это только в тех случаях, когда бывал в чем-либо очень заинтересован. Например, когда хотел выманить у кого-нибудь рыбок, которые ему очень нравились, то пускался на всякие хитрости и в конце концов обычно добивался своего.
Чрезвычайно характерно, что, в то время как в быту вообще был не приспособлен, там, где дело шло о глубоко интересовавших его предметах, например коллекционировании, проявлял совершенно неожиданные для него хитрость и изворотливость, коммерческие способности. Например, всегда стремился все интересовавшие его предметы приобрести как можно дешевле, по возможности даром, проявлял большую хитрость при обмене своих предметов на предметы чужих коллекций.
Был, несомненно, в очень большой степени эгоистичным человеком. Его эгоизм имел совершенно неприкрытый характер и, так же как и многие другие черты характера, проявлялся часто в очень наивной форме. Вот как описывает его А. с этой стороны:
Был эгоистичен, требовал к себе много внимания, не думал о других. Например, не делился едой, которую любил, с женой и сыном, съедал все сам. Мог, когда ему это хотелось, уйти из дома на вечеринку, не заботясь о том, что жене может быть скучно оставаться одной дома и т. д.
Таких примеров можно было бы привести очень много.
Эгоизм Багрицкого проявлялся и в более серьезных моментах, нежели только что упомянутых бытовых условиях его жизни. Основным при этом является то, что он не был склонен считаться серьезно с желаниями и действиями других людей, даже и наиболее для него близких, и всегда поступал, исходя лишь из своих собственных желаний и намерений. Эта установка, в которой, как это кажется, значительную роль играло отсутствие у него настоящей синтонности, была свойственна и наиболее общим проявлениям в его отношении к людям. В качестве иллюстрации этого приведем здесь следующую выдержку из беседы с А.
