В публикуемых материалах фигурируют в качестве информаторов также некие лица, обозначенные буквенными кодами – "Б", «В», "С". Так как «ключа-дешифратора» нет, то приходится устанавливать фамилии информаторов по контексту и содержанию высказываний. Очевидно, что литерой "Б" обозначен упоминавшийся ранее А.Г. Бромберг ("Тов. Б." ведет речь о подготовке выставки «Двадцать лет работы»). "Тов. С." описывает болезненное состояние Маяковского во время его последнего публичного выступления в Институте народного хозяйства им. Плеханова 9 апреля 1930 года. На этом вечере, принесшем Маяковскому горечь разочарования (аудитория вела себя враждебно), был секретарем и вел протокол заседания Виктор Иванович Славинский (1906–1951), фотокорреспондент, член «Бригады Маяковского». Сохранилась стенограмма его воспоминаний «Последнее выступление Владимира Владимировича Маяковского».
[174] Скорее всего, именно В.И. Славинский являлся тем самым «тов. С», слова которого воспроизведены в публикуемом документе. Впрочем, на вечере 9 апреля присутствовал также и Павел Ильич Лавут (1898–1979), устроитель публичных выступлений Маяковского и его поездок по стране.
[175]
Вычислить информанта "В" гораздо труднее: с его слов рисуется внешний облик Маяковского в канун Первой мировой войны. Литерой "В" мог быть обозначен, к примеру, тот же Василий Каменский, познакомившийся с Маяковским в 1913 году, или любой другой, близко знавший и просто изредка встречавший поэта в период его футуристической юности.
Авторы очерка о Маяковском использовали не только сведения, полученные из устных бесед. В ткань повествования введены фрагменты мемуаров и критических статей, которых к середине 1930-х было уже опубликовано немало. К сожалению, все источники цитат нам не удалось установить.
Маяковский являлся излюбленной фигурой советской критики и советского литературоведения. Книг и статей о нем написано во много раз больше, чем о Белом и Багрицком вместе взятых. Десятилетия пристального внимания к Маяковскому принесли свои плоды. Досконально изученной оказалась биография поэта, подробно анализировалось его творчество. Однако преобладающая часть работ о Маяковском имела существенный изъян – жесткую идеологическую запрограммированность. Не вполне свободна от идеологических штампов и биографическая часть публикуемого очерка – он открывается словами Сталина о том, что «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи».
На пути канонизации Маяковского, начавшейся, в общем-то, сразу после смерти «первого поэта революции», стояли свои знаменательные вехи. Главная из них относится к декабрю 1935 года, когда страна узнала, что, по выражению Н.Н. Асеева, «Маяковского Сталин почтил вниманием…»
[176]
Сталинский афоризм имеет свою историю. Он восходит к резолюции, поставленной Сталиным на письме к нему Лили Юрьевны Брик от 24 ноября 1935 года. В письме содержались жалобы на бюрократические препоны, мешающие развернуть кампанию по увековечению памяти Маяковского (воссоздать мемориальную квартиру, издать Полное собрание сочинений и т. д.), сообщалось, что "по распоряжению Наркомпроса из учебника современной литературы на 1935 год выкинули поэмы «Ленин» и «Хорошо», указывалось на то, что «наши учреждения не понимают огромного значения Маяковского – его агитационной роли, его революционной актуальности. Недооценивают тот исключительный интерес, который имеется к нему у комсомольской и советской молодежи»
[177] и т. д. Ознакомившись с письмом Л.Ю. Брик, Сталин согласился со справедливостью ее претензий и поручил секретарю ЦК ВКП(б) Н.И. Ежову «разобраться». Сталинская резолюция гласила: «Т. Ежов! Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливым поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. <…> Сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов. Привет! Сталин».
Афоризм вождя «впервые был опубликован в „Литературной странице“ „Правды“ 5 декабря 1935 года в редакционной статье „Владимир Маяковский“ и немедленно подхвачен всей прессой. <… > Эпитет „талантливый“ был сразу же уточнен суперлативом „талантливейший“. <…> 6 декабря формула Сталина была включена в редакционное послесловие к публикации последней речи Маяковского (на диспуте о „Бане“ 27 марта 1930 года) в „Известиях“ (№ 283 (5836), стр. 4). В „Литературной газете“ от 9 декабря Маяковскому была отведена целая страница со сталинским лозунгом в заголовке».
[178] С тех пор эпиграф из Сталина украшал почти любой труд о Маяковском. Более того, сталинской директивой жестко определялся тот угол зрения, под которым следовало отныне рассматривать жизнь и творчество «талантливейшего поэта».
Материал о Маяковском испытал на себе гораздо большее идеологическое влияние, чем, к примеру, материалы, посвященные Белому и Багрицкому. И это естественно, так как сотрудник Института мозга не волен был нарушать складывающийся идеологический канон. Отсюда проистекает не только обязательное цитирование Сталина, но и, к примеру, столь же обязательное осуждение исканий Маяковского периода Лефа, подробный рассказ о его юношеской революционной деятельности и ряд других моментов, порой назойливо подчеркивающих органическую, исконную приверженность поэта идеалам коммунизма. Не была обойдена и тема «Ленин и Маяковский». В очерке воспроизводится положительное суждение Ленина о стихотворении «Прозаседавшиеся», приводится «байка» о том, как Маяковский своим остроумием сокрушил обывателя, назвавшего «вождя мирового пролетариата» немецким шпионом.
«Согласно принятому в Институте мозга методу обработки характерологического материала, – говорится в предисловии к исследованию о Маяковском, – мы делим наше изложение на три части: биографический очерк, характерологический очерк в собственном смысле и заключение». В отличие от биографической части, выдержанной в традиционном идеологическом ключе, собственно характерологические материалы от идеологии свободны и представляют, как нам кажется, наибольший научный интерес. В них создается необычный психологический портрет Маяковского, анализируются особенности и изъяны его личности, определившие законы внутренней жизни и стимулы к творчеству, принципы отношения с окружающими, логику поведения и, в конечном счете, самоубийства. Характерологические материалы сгруппированы в двух очерках с идентичными заголовками. Готовя материал к печати, мы позволили себе их пронумеровать, озаглавив соответственно – "Характерологический очерк I" и "Характерологический очерк II".
[179]
