СУБЪЕКТИВНОСТЬ М.
В связи с нестойкостью и частыми сменами настроения, берущими свое начало в неуравновешенности, чрезмерной чувствительности и резкости проявлений эмоционально-аффективной сферы, необходимо упомянуть еще об одной особенности характера М., а именно о большой односторонности и недостаточной критичности его подхода к окружающим в быту. М. обладает большим даром наблюдательности. Однако его наблюдательность имеет очень «субъективный» характер. Будучи «человеком настроений», М. замечал в окружающем только то, что особенно сильно на него действовало в данную минуту, поражало его или заинтересовывало, в зависимости от того, в каком состоянии духа, настроения в этот момент он находился. Этим объясняется, в частности, поверхностность, скоропалительность его суждений о людях. М. часто судил и делал выводы о человеке по первой бросающейся ему в глаза черте его внешности или поведения, он мог выхватить в человеке одну какую-либо поразившую его деталь, раздувая ее до преувеличенных размеров, не замечая других особенностей этого человека, не замечая всего человека в целом. Отсюда понятно, что М. мог часто и сильно ошибаться в людях.
ЭЛЕМЕНТАРНОСТЬ, КОНКРЕТНОСТЬ М.
При всей глубине, интенсивности, безудержности своих эмоций и аффектов М. был очень элементарен и, если можно так выразиться, примитивен во всех своих проявлениях. Его действия, чувствования определенны, непосредственны, носят на себе печать прямоты, искренности. М. совершенно не был способен к лицемерию, обману, фальши, хитрости, задним мыслям или хитроумным комбинациям. Все это было настолько чуждо его характеру, что он испытывал нечто вроде суеверного страха перед людьми, у которых эти особенности были выражены (случай с Крученых).
В полном соответствии с этим мышление М. имеет чрезвычайно конкретный, образный, если можно выразиться, предметный характер. Способность к абстракциям была несвойственна М.
М. не только не питал никакой склонности к наукам, имеющим отвлеченный характер и требующим способности к абстрагированию, как, например, математика или философия, но само занятие, например, научной или исследовательской деятельностью, требующей объективности анализа и обобщений, было ему в высшей степени несвойственно.
Наиболее ярко чувственно-конкретный характер мышления М. выявился в его поэтическом творчестве. М. оперировал словом как конкретным, материальным объектом, стремился его сделать максимально-конкретным, так, чтобы оно стало как бы ощупываемым, осязаемым. Это сказывалось уже в манере М. говорить. М. произносил слова звучно, внушительно, слова как бы «падали», создавая впечатление материальности, как если бы они имели вес. М. пользовался словом не столько как отвлеченным, абстрагированным символом, являющимся средством для передачи определенных понятий, сколько брал в слове именно его материальную, конкретно-чувственную основу, из которой в дальнейшем этот отвлеченно-абстрактный смысл слова развился. Эту конкретно-чувственную, архаическую основу слова он выделял и со свойственным ему гиперболизмом максимально выпячивал в своем творчестве. В этом заключается смысл характерных именно для М. (а не всех футуристов вообще) переделок, искажений существующих и образований новых слов в поэзии М.
Когда хотел изобразить человека дефективного, с каким-нибудь пороком или недостатком, то прибегал при этом к такому чувственно-наглядному образу, как «человек без уха», «человек без руки» и т. д. В его поэтическом творчестве преобладала прямая, непосредственная форма высказывания, обращения к людям.
В его рисунках мы точно так же видим преобладание простых, элементарных цветов и контрастных сочетаний.
Конкретная направленность присуща всей личности М. в целом. Это находило свое выражение в реальности и злободневности М., в том, что его больше всего интересовало и наиболее глубоко затрагивало только реальное, только то, что живет, действует, происходит в настоящий момент. М. всегда стремился быть в центре текущей жизни. Отсюда же, от реальности, от настоящего исходит и установка М. в его творчестве на будущее, которое в сознании М. как художника преломляется не как оторванное от настоящего, а как его логическое завершение. Здесь снова мы имеем дело с гиперболизмом М., который, не удовлетворяясь настоящим, как оно есть на сегодняшний день, стремится придать ему те колоссальные гигантские размеры, которые ему будут свойственны в будущем. М. как бы преломляет настоящее через увеличительное стекло будущего. М. мало интересовался прошлым, или, лучше сказать, прошедшим, касалось ли это памятников старины, произведений искусства и литературы или же его личной жизни. Он в свои зрелые годы почти не читал книг, читает только текущую литературу, газету и журналы. В искусстве, поэзии, живописи, театре, в особенности кино, как новом виде искусства, его интересовали только наиболее близкие ему современные «левые» течения. Он не хранил и относился очень небрежно к своим рукописям. Он вообще не был склонен предаваться воспоминаниям о прошлом, для прошлого в нем как бы не оставалось места, настолько все его существо заполнено было настоящим. Постоянное, безостановочное движение вперед, к будущему, в неразрывной связи с движением всего человеческого коллектива; ощущение этого движения было, пожалуй, одним из самых сильных импульсов всей его жизненной деятельности.
НАПРАВЛЕННОСТЬ М.
Наряду с конкретностью для М. характерна чрезвычайная направленность всех его мыслей и действий. Эта направленность вытекала из основной установки личности М. и шла по линии его творчества, как наиболее сильной и поглощающей все остальные стороны его личности. Так как творчество М. вытекало непосредственно из самых глубин эмоционально-аффективного ядра его личности, а это последнее, при всей разорванности, противоречивости, изменчивости своих внешних проявлений, в основном сводилось к немногим чрезвычайно сильным и интенсивно действующим в одном и том же направлении импульсам и влечениям, то и для творчества М. характерна чрезвычайная стойкость и направленность. Художественные взгляды и концепции М. были чрезвычайно твердые и определенные, потому что они вытекали из самой сущности его личности в целом. Только в период жизни, непосредственно предшествовавший его самоубийству, наметился некоторый поворот в его мировоззрении, по-видимому чрезвычайно болезненно им переживавшийся. Эта основная линия творческой деятельности М. была чрезвычайно интенсивна, она как бы поглощала целиком всю личность М., оставляя в стороне все остальные интеллектуальные стороны деятельности последней. Так как все поведение Маяковского, подобно его творчеству, также непосредственно вытекало из эмоционально-аффективного ядра его личности, то такая же направленность была присуща и всему поведению М. в целом. М. мог оставаться равнодушным ко всему, что находилось вне сферы его непосредственных интересов, связанных с творчеством или его личными потребностями и переживаниями. То, что его не интересовало или близко не затрагивало, попросту выпадало из его поля зрения. Он мог не знать самых простых, элементарных вещей, знакомых любому школьнику, обнаруживая подчас поразительное невежество. Он мог бы, например, искренне поразиться, узнав, что от Земли до Солнца столько-то миллионов километров (Брик). Писал с орфографическими ошибками и без знаков препинания. Бывая за границей, не проявлял никакого интереса к языку, быту, архитектуре городов, историческим памятникам, природе, фольклору, ко всему тому, что обычно привлекает внимание человека, впервые приехавшего в незнакомую страну. В своих поездках за границу интересовался только тем, что лежало в плоскости его творческих интересов или что его непосредственно касалось, «могло идти ему на потребу» (Брик), например, людьми, принимавшими участие в его выступлениях или могущими ему быть в этом полезными, предметами личного обихода, как ботинки, галстуки, жилеты и т. д.
