Помимо К.Н. Бугаевой и А.С. Петровского были опрошены Г.И.Чулков и Г.А. Санников: краткие записи «бесед» с ними имеются в «деле».
С писателем-символистом Георгием Ивановичем Чулковым (1879–1939) Белого связывали отношения длительные и сложные. Проповедуемая Чулковым и популярная в середине 1910-х годов у петербуржцев теория «мистического анархизма»
[344] воспринималась москвичом Белым как измена заветам символизма и как профанация высоких идей. Чулков стал объектом яростных, порой оскорбительных нападок Белого, выступившего в 1907 году в журнале «Весы» с обличительными статьями, а после вспоминавшего: «… в эти годы ему я приписывал множество злодеяний; от этого приписания поздней хватался за голову…»
[345] Идеологическая непримиримость тех лет подогревалась причинами сугубо личными – ревностью к Л.Д. Блок. Однако к концу жизни прежняя неприязнь угасла, как угасла и страсть к Любови Дмитриевне; утратила актуальность и разделившая их некогда полемика о «мистическом анархизме». В мировидении пожилых символистов обнаружилось больше общего, чем отличного. Обоим в советское время приходилось несладко. В середине 1920-х они сблизились, на квартире у Г.И. Чулкова стали устраиваться чтения и обсуждения произведений Белого. В своих поздних мемуарах Белый отдал дань уважения Г.И. Чулкову, «врагу» юности и другу последнего десятилетия жизни: «…Георгий Иваныч – уже седогривый, уравновесившийся, почтенный, умный, талантливый литературовед, труды которого чту; и этот Георгий Иваныч простил мне мои окаянства».
[346]
Иной характер носили отношения с поэтом и журнальным деятелем Григорием Александровичем Санниковым (1899–1969). Если Г.И. Чулков воспринимал Белого как равного, то Г.А. Санников – как «единственного литературного учителя», как «великого друга».
[347] Андрей Белый сблизился с ним только в конце 1920-х и нашел в молодом писателе преданного помощника и товарища. Г.А. Санников старался устраивать издательские дела Белого, хлопотал о выделении квартиры, доставал путевки… Естественно, Белый был ему благодарен.
Как уже говорилось, имя Г.А. Санникова вместе с именами Б.Л. Пастернака и Б.А. Пильняка стоит под знаменитым, единственным апологетическим некрологом, где Белый назван «замечательнейшим писателем нашего века», «гением». Именем Санникова вместе с именами Пастернака и Пильняка подписано и заявление о передаче мозга Белого в коллекцию Пантеона («Приехали в клинику, в анатомичку, оставили заявление о передаче мозга в Ин[сти]тут мозга. <…> Вечером засели за некролог»
[348]). Правда, пока до сих пор неизвестно, на чье имя писали Санников, Пастернак и Пильняк заявление о передаче мозга и кто уполномочил их это заявление написать.
Публикуемые материалы создают портрет Андрея Белого, освобожденный от того идеологического яда, которым по большей части были отравлены критические и литературоведческие работы 1930-х годов. Однако следует отметить и то, что, при всей разносторонности, объемности, масштабности собранных о Белом сведений, авторами очерка оказалась совершенно проигнорирована одна важная сторона его биографии и творчества – антропософская. Напомним, что Андрей Белый с 1912 года и до самого конца жизни был участником антропософского движения. Вряд ли это «упущение» объяснимо только идеологической индифферентностью сотрудников Института мозга. В принципе, имеющиеся в их распоряжении тексты давали достаточно оснований, чтобы говорить о Белом-антропософе. Но антропософское общество в 1923 году было закрыто, в 1931 году за контрреволюционную антропософскую деятельность арестовали практически все окружение Белого – в том числе и информанта А, и информанта Б: К.Н. Бугаева быстро освободилась из застенков ОГПУ, но только благодаря вмешательству Белого, а давний друг, А.С. Петровский, лишь осенью 1933 года вернулся в Москву после трехлетнего заключения в концлагере (на строительстве Беломорканала). В 1935 году происходил новый, повторный процесс над антропософами… Естественно, что «беседы» на антропософские темы могли не поддержать ни информант А., ни информант Б. Да и Институт мозга, по-видимому, не хотел извлекать на свет эти тайны.
* * *
Мы позволили себе произвести небольшую стилистическую правку текста и сокращения. Не вошли в публикацию «беседы» с К.Н. Бугаевой, посвященные наследственности Белого, так как большая часть сообщенных вдовой писателя сведений вошла в раздел о наследственности.
М.С.
Биографические сведения
Борис Николаевич Бугаев – Андрей Белый – родился 14 октября 1880 г. в Москве, в доме Рахманова, на углу Арбата и Денежного переулка.
[349] Материальные условия в течение детских лет благоприятные. Точно установить, когда начал ходить и говорить, не удается. Есть указания на то, что говорить начал около года.
Из событий раннего детства необходимо указать на перенесенные в возрасте трех лет корь и тут же после нее скарлатину. Это обстоятельство имеет особое значение потому, что наиболее ранние воспоминания Б.Н. связаны именно с этими, перенесенными им в раннем детстве заболеваниями. Он пространно описывает свои переживания, связанные с состоянием бреда, и придает им исключительно большое значение в смысле влияния их на дальнейшее формирование его психики.
Приведем несколько цитат из его книги «На рубеже…»:
Скарлатинный бред – моя генеалогия; еще я не верю в мирность и безопасность поданной яви, которой изнанка – только что пережитый бред; я удивляюсь силе воспоминаний о пережитых бредах в эти шестьдесят дней; она сложила морщину, которую жизнь не изгладила; выгравировался особый штришок восприятия, которого я не встречал у очень многих детей, начинающих воспоминания с нормальной яви, а не с болезни; особенность моей психики в усилиях разобраться между этой, мирной картиной детской и тем мороком еще недавно пережитого.
[350]
И далее:
