С точки зрения Екатерины, созданной Марешалем, нужно, например, как огня остерегаться конфедераций, доведших до развала Польшу, а особенно «политических клубов или собраний» вроде тех, что существуют в Англии, ибо именно они и породили тяжелейшие бедствия в ряде стран. Народом еще долго придется управлять «с железным прутом в руках», резюмирует поддельное «Завещание».
Думается, что реальная Екатерина, столь оберегавшая свой имидж, пришла бы в ужас, если бы узнала, что ей приписывают подобные слова, достойные вульгарного лавочника, но никак не просвещенной государыни.
Конечно, «Завещание» – очевидная фальшивка. Хотя бы уже потому, что Екатерина не жаловала Павла, считая его своим антиподом, и на самом деле собиралась оставить престол не сыну, а внуку Александру.
Тем не менее нужно отдать должное Марешалю. Создавая свою мистификацию, он продемонстрировал прекрасное знание реальной ситуации в России. Екатерина (или, точнее, ее карикатурный двойник), например, рекомендует сыну:
Отдалите в Сибирь первого писателя, захотевшего высказать себя государственным человеком. Покровительствуйте поэтам, трагикам, романистам, даже историкам времен прошедших. Уважайте геометров, натуралистов, но сошлите всех мечтателей, всех производителей платонических республик.
Нетрудно догадаться, что этот фрагмент навеян историей с Радищевым.
Впечатляет и другое. Например, как точно социалист Марешаль предугадал тональность высказываний о Екатерининской эпохе многих влиятельных русских интеллигентов уже первой половины XIX века. Французская революция, как ранее отмечалось, серьезно поколебала существовавшую дотоле иллюзию о реформаторском потенциале просвещенного абсолютизма.
Один из крупнейших для России авторитетов Александр Пушкин писал об императрице-просветительнице следующее:
Со временем история оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия – и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России.
Как известно, Россия Екатерину не прокляла, сочтя оценку Пушкина чрезмерно суровой, но и в святые императрица также справедливо не попала. Хотя Марешаль не был русским поэтом, а Пушкин не был французским социалистом, их жесткие позиции по отношению к Екатерине оказались схожими.
Одним из объяснений этого парадокса может быть удивительная многоликость государыни. Несмотря на то что переписка с Вольтером – подлинник, а «Завещание» – фальшивка, вовсе не факт, что первый документ точнее отражает истинные мысли российской императрицы, чем второй, поскольку в обоих случаях читатель имеет дело с политическими технологиями, решавшими вполне определенные пропагандистские задачи.
Уместно напомнить и о том, что мистификация появилась значительно позже переписки императрицы с Вольтером. Следовательно, мистификатор, используя простые приемы политического и психологического анализа, мог с достаточной степенью достоверности представить, насколько Екатерина времен заката своего царствования отличалась от «ранней», либеральной Екатерины.
Возраст, усталость, политические и личные разочарования, трагический опыт Французской революции, оппозиционные настроения в самой России (в той же масонской среде) не могли не отразиться на позиции российской императрицы. Трансформация взглядов Екатерины действительно имела место, что хорошо видно из подлинных документов. Марешаль в своей мистификации лишь дорисовал картину, преднамеренно огрубив ее и превратив в карикатуру.
Эта широкая нейтральная полоса, объективно возникающая между воздушным замком, выстроенным Екатериной и Вольтером (где правят благородство, разум и милосердие), и «замком ужасов», нарисованным мистификатором (где правят цинизм, самодержавие и деспотизм), давала аналитикам немалую свободу маневра для самых разных толкований. Именно поэтому книга Марешаля, в общем-то и не претендовавшая всерьез на подлинность цитируемого документа, тем не менее получила известность не только во Франции, но и в России. Причем, что уже не удивляет, по диаметрально противоположным причинам.
Для французских радикалов книга, где поддельная Екатерина рассуждает о необходимости жесточайшей борьбы с инакомыслием, стала удачный находкой, разоблачавшей миф о просвещенном абсолютизме. Вместе с тем подделка социалиста Марешаля послужила и его политическим оппонентам – русским консерваторам.
Долгое время книга француза не могла пробиться к русскому читателю через цензурные барьеры, хотя и была известна некоторым в рукописном варианте. Царскую цензуру смущали циничные откровения лже-Екатерины в той же степени, в какой французских радикалов они радовали. Однако чем сложнее становилась политическая ситуация в России, чем чаще взрывались здесь бомбы революционеров, тем больше импонировали местным консерваторам мысли, высказанные французским социалистом за саму Екатерину. Все больше у консерваторов возникал соблазн в назидание «заблудшим» показать, как преодолевала грехи своей либеральной молодости «поумневшая с годами» российская императрица.
Картина монархизма в его экстремальной и гротескной форме, нарисованная в 1802 году мистификатором, полвека спустя стала казаться русским консерваторам уже не карикатурой на самодержавие, а спасительным идеалом царизма, к которому нужно стремиться.
В 1868 году метаморфоза наконец завершила свой цикл – отрывки из «Завещания», преодолев цензуру, были использованы в статье профессора Киевской духовной академии Филиппа Терновского в качестве назидания тогдашним русским оппозиционерам. Терновский писал:
Не так давно в русской литературе и русском обществе господствовали занесенные с запада социалистические и материалистические идеи, по отношению к существующему порядку вещей враждебные и отрицательные. 4 апреля 1866 года [в этот день террорист Дмитрий Каракозов стрелял в Александра II, за что был повешен] ясно показало всему русском миру разрушительность модных идей и обозначило собою поворот в мнении русского правительства и общества и вполне законную реакцию против нигилизма. Как ни молодо русское общество, но не в первый раз оно переживает подобный кризис. Во второй половине прошлого столетия, в царствование Екатерины II, также господствовала на Руси модная отрицательная философия и также господство ее кончилось, когда ход событий доказал ее разрушительность. Небезынтересно будет в настоящее время припомнить эту эпоху из недавнего минувшего, имеющую такое сходство с настоящим.
Далее для доказательства высказанных мыслей и следовали отрывки из «Завещания» Екатерины. Мистификацией, в отличие от Марешаля, профессор Терновский заниматься не захотел, а потому честно признал, что в подлинность документа не верит. А чтобы оправдать сам факт использования фальшивки в качестве серьезного аналитического материала, Терновский пояснил, что «если оно [„Завещание“] не подлинно, то по крайней мере хорошо выдумано».
