Созыв депутатов на совещание сопровождался небывалым для России требованием – привезти с собой пожелания народа. Таким образом, опыт самокритики предельно расширялся. Пожеланий оказалось множество, тысячи. Если власть хотела получить объективную информацию к размышлению, то она ее получила в полном объеме. В пожеланиях и жалобах властям нашли отражение все главные российские болячки. Да и сам «Наказ» охватывал, как и положено проекту уложения, огромный массив вопросов, касался всех сторон жизни государства, а потому заставлял депутатов предпринять действительно серьезный анализ ситуации в стране.
Документ, подготовленный Екатериной, предлагал гражданам оглянуться вокруг. Власть им ничего не обещала, но уже готова была выслушать их мнение. Более того, получалось, что власть сама напрашивалась на критику, поскольку в «Наказе» поднимался вопрос об ответственности государства перед гражданами.
Наконец, документ призывал рассматривать все вопросы не вообще, а под вполне определенным, западноевропейским, углом. «Наказ» убеждал, что в реформировании общества идти необходимо не на Восток, а на Запад. Россия есть европейская держава, констатировал документ. Екатерина в «Наказе» писала:
Доказательство сему следующее. Перемены, которые в России предпринял Петр Великий, тем удобнее успех получили, что нравы, бывшие в то время, совсем не сходствовали с климатом и принесены были к нам смешением разных народов и завоеваниями чуждых областей. Петр Первый, вводя нравы и обычаи европейские в европейском народе, нашел тогда такие удобности, каких он и сам не ожидал.
В ходе преобразований Петр, как известно, столкнулся не столько с «удобностями», сколько с сопротивлением материала, но требовать от «Наказа», ставшего своего рода манифестом или ориентиром, серьезного разбора Петровских реформ, не стоит. Главное, что «Наказ» подтвердил курс Петра, и именно этим курсом депутатам предлагалось следовать в ходе обсуждения документа.
Если говорить о каких-то конкретных результатах, то можно констатировать, что работа комиссии закончилась провалом. Разнородный состав собрания, где представителям высшей элиты приходилось договариваться с делегатами от низов, петербуржцам – с сибирскими кочевниками, где рядом сидели европейски образованный вельможа и безграмотный землепашец, где французская речь смешивалась с провинциальным говорком, обрекал работу комиссии на бесконечные споры.
Между тем из разговора была исключена еще огромная масса крепостных – почти половина населения империи. К тому же делегатам было трудно, попросту невозможно в один присест согласовать хаотичный, разнородный, разновременный и противоречивый свод российских законов с пожеланиями передового даже для Запада «Наказа».
Впрочем, императрица всерьез, кажется, на успех и не рассчитывала. В присущей ей манере она просто вбросила в российское общество, как в воду, пробный камень и внимательно всматривалась в круги, которые от него пошли. Как писала сама Екатерина:
Комиссия дала… свет и сведения о том, с кем дело имеем и о ком пещись надлежит.
Часть из опыта работы комиссии она, проанализировав, использовала в ходе реформ. Другие проблемы предпочла оставить в наследство потомкам.
Протоколы работы комиссии свидетельствуют, что самокритика оказалась едва ли не труднейшей частью ее работы, особенно когда депутаты вышли в своей дискуссии на главную российскую проблему – вопрос о крепостном праве.
Едва заходил разговор о безнравственности и экономической невыгодности крепостничества, как депутаты моментально сбивались на прямо противоположный курс: крепостное право многие предлагали не отменить, а, наоборот, расширить. Право владеть крепостными выпрашивали себе у власти и представители купечества, и казаки, и духовенство.
Правда, в этом главном для России вопросе депутаты ничем не отличались от самой императрицы. Известно, что именно при Екатерине увидели свет многочисленные указы, расширяющие сферу крепостничества.
Не считая возможным демонтировать крепостничество, Екатерина II, как это ей было свойственно, все свое внимание переключила на форму. Ее раздражал рабовладельческий пыл некоторых депутатов, отказывавших крепостным даже в праве числиться в законодательных актах «персоной».
Известна ее язвительная записка по этому поводу:
Если крепостного нельзя персоной признать, следовательно, он не человек; так скотом извольте его признавать, что к немалой славе и человеколюбию от всего света нам приписано будет.
Не нравилась императрице и распродажа людей с молотка, с публичного торга, что и было в 1771 году отменено. Впрочем, уже в 1792 году все вернулось к прежним порядкам, правда без столь раздражавшего императрицу «молотка».
Вывод историков однозначен: в эпоху просвещенной Екатерины крепостное право укрепилось и расширилось. То есть самолюбия в России все еще было больше, чем самокритики. И в диковатой еще провинции, и в европейском дворце императрицы.
«Маркиз Пугачев» и немецкие колонисты
То, что слов и благих пожеланий мало, а необходимы срочные практические дела, доказало кровавое и разрушительное восстание (1773–1775) во главе с казаком Емельяном Пугачевым, объявившим себя законным императором Петром III. Сама Екатерина с очевидной издевкой называла самозванца не иначе как «маркиз Пугачев».
Мятеж, охвативший обширные области в Юго-Восточной России, показал неустойчивость власти, унес жизни тысяч русских людей, многие сотни дворянских семей были вырезаны восставшими буквально под корень, невзирая на пол и возраст. Азиатская жестокость бунта (причем и со стороны карателей тоже) поставила под большое сомнение официальный тезис о том, что Россия есть европейская держава.
Оказалось, что его можно легко и оспорить: при первом же серьезном ливне весьма деликатная европейская позолота, с такими усилиями наведенная Екатериной, потекла ручьями, перемешиваясь с кровью и обнажая старый проржавевший каркас государственного российского здания. Реальная Россия, конечно, мало напоминала тот припудренный образ, что Екатерина обычно выставляла на обозрение всей Европе.
Однажды она написала Вольтеру письмо, которое по справедливости следует назвать историко-фантастическим произведением. Императрица писала:
В России подати столь умеренны, что нет у нас ни одного крестьянина, который бы, когда ему ни вздумалось, не ел курицы, а в иных провинциях с некоторого времени стали предпочитать курицам индеек; что вывоз в чужие края хлеба, позволенный с известным ограничением, упреждающим злоупотребления и не делающим притом торговле принуждения, возвысил цену оному. Сие так поощрило земледельцев, что хлебопашество год от года умножается, равномерно и размножение народное в семь лет в некоторых провинциях превзошло десятою долею прежнее число обитателей. Правда, мы имеем теперь войну, но Россия с весьма давних лет упражняется в сем ремесле и после каждой войны приходит в лучшее состояние против того, в каком была до вступления в оную. Наши законы идут своим чередом, над ними трудящиеся не спешат. Правда, что они не главное теперь дело, но они от того ничего не потеряют. Законы сии позволяют каждому свою веру исповедовать, никого не будут гнать, ни убивать, ни сжигать…
