Незадолго до начала Русско-турецкой войны Вольтер пишет Екатерине:
Если они начнут с Вами войну, государыня, их постигнет участь, которую предначертал им Петр Великий, имевший в виду сделать Константинополь столицей русской империи. Эти варвары заслуживают быть наказанными героиней за тот недостаток почтения, который они до сих пор проявляли по отношению к дамам. Ясно, что люди, которые презирают изящные искусства и запирают женщин, заслуживают того, чтобы их уничтожали. Говорят, Мустафа лишен рассудка, не любит стихов, никогда не был в театре и не говорит по-французски. Клянусь Вам, он будет разбит.
Я прошу у Вашего Императорского Величества дозволения приехать, чтобы припасть к Вашим стопам и провести несколько дней при Вашем дворе, когда он будет находиться в Константинополе, поскольку я глубоко убежден, что именно русским суждено изгнать турок из Европы.
Это довольно характерный фрагмент переписки Вольтера и Екатерины, где о самых серьезных проблемах говорилось в ироничной и шутливой манере. Трудно заподозрить философа в том, что он всерьез считал достаточным предлогом для начала военных действий нежелание султана говорить по-французски или посещать театр.
Впрочем, только форма переписки была шуточной, к самой культурной реконкисте Вольтер относился очень серьезно. Он буквально бомбардирует Екатерину письмами, где вдохновляет свою «героиню» и «богиню» на подвиги, как из рога изобилия сыплет комплименты русскому оружию, уговаривает не идти ни на какие компромиссы и воевать до полной победы, то есть до окончательного уничтожения Османской империи.
В письмах Вольтера Русско-турецкие войны приравниваются к Греко-персидским, в каждом послании подчеркивается, что речь идет о борьбе между варварством и культурой. Он пишет:
Если Вы все же дадите мир Мустафе, что станет с моей бедной Грецией, что станет со страной Демосфена и Софокла. Я бы охотно отдал Иерусалим мусульманам, эти варвары созданы для страны Иезекииля, Илии и Кайяфы. Но я всегда буду горько уязвлен, видя, что афинский театр превращен в кухню, а лицей – в конюшню.
Иногда из вольтеровского штаба поступали и военные рекомендации. Однажды, например, он, как эксперт, посоветовал русской армии взять на вооружение колесницы, которые, с его точки зрения, могут быть эффективны в степях Причерноморья.
Эту идею Вольтера русские воплотили в жизнь значительно позже, в начале XX века, уже в годы Гражданской войны, поставив пулемет «максим» на телегу или тарантас, запряженный тройкой лихих скакунов. Такая мобильная огневая точка, получившая название «тачанка», и вправду оказалась на редкость удачным боевым средством в степной местности.
Надеждам Вольтера и Екатерины по многим причинам сбыться не удалось. Перекраивая карту мира, Россия и Австрия не смогли договориться о судьбе венецианских земель. Австрийцы, желая вытеснить венецианцев с берегов Адриатики, считали, что им следует отдать Пелопоннес с прилегающими островами, но это абсолютно не устраивало Екатерину: подобный вариант фактически торпедировал ее идею воссоздания Греческой империи.
Греческий проект умер, но его идейное влияние можно легко обнаружить во многих работах радикальных славянофилов. Например, в книге «Россия и Европа» (1871) известного публициста Николая Данилевского. Этот труд многие современники называли «катехизисом славянофильства».
Указав на военно-стратегические выгоды для России от завоевания Константинополя, но отвергнув при этом прежнюю идею о целесообразности создания Греческой империи, автор пишет:
…Освобожденный Константинополь, преображенный в настоящий Царьград, должен быть сам по себе чем-то больше, нежели столицею Русского царства… Царьград должен быть столицею не России, а всего Всеславянского союза.
Когда в начале XX века в разгар Первой мировой войны на революционных митингах ораторы требовали: «Долой войну! Зачем нам Дарданеллы?», – мало кто вспоминал о том, насколько стара эта проблема. И что вопрос «о Дарданеллах» на самом деле обращен не только к настоящему, но и к прошлому.
В том числе к Екатерине и Вольтеру.
Польский пирог. Трудное искусство делить и не обделить
В польских делах Екатерине досталось, пожалуй, самое трудное наследство, если говорить о внешней политике. С одной стороны, как и любой из русских монархов, Екатерина должна была определиться в отношении той исторической задачи, что традиционно ставила перед собой Россия, – добиться воссоединения с Западной Русью. Либо, по крайней мере, обеспечить в Польше защиту интересов православных.
С другой стороны, Польша издавна играла в Европе роль некой буферной зоны, где постоянно сталкивались интересы различных европейских держав. Потеря контроля над событиями в этой зоне грозила уже не региональными, а значительно более масштабными проблемами.
Между тем претензий к полякам накопилось в Петербурге много. Варшава упорно не желала, например, признавать за русскими царями императорский титул, из-за чего официальных дипломатических отношений между двумя государствами не было. Россия поддерживала отношения с польским королем лишь как с саксонским курфюрстом. Православие в Польше постоянно притеснялось, верующих силой загоняли в католичество, что противоречило, в частности, условиям Вечного мира, заключенного сторонами еще в 1686 году. К этому добавлялась пограничная проблема, владения не были должным образом разграничены, что давало немало поводов для взаимных претензий.
Первой попыткой решить в выгодном для России плане польские дела стала борьба за возведение на варшавский престол «своего человека». В жестком противостоянии с Францией это удалось сделать – на трон сел один из фаворитов Екатерины граф Станислав Понятовский.
В своем тогдашнем письме к Панину Екатерина предельно откровенна: «Поздравляю Вас с королем, которого мы делали». Успех, однако, оказался относительным. И при карманном короле в Польше, с точки зрения России, не было необходимого порядка, способного надежно оградить интересы православия. Не решала коронация Понятовского и главной исторической задачи – воссоединения исконно русских земель.
Так что не удивительно, почему в Петербурге с интересом восприняли предложение Фридриха II принципиально иначе взглянуть на польскую проблему. Хватит рассуждать о Польше как о буферной зоне, заявил король, польские земли – это пирог, который можно легко поделить между Австрией, Пруссией и Россией. Идея на самом деле была не новой: поделить польские земли пруссаки предлагали еще Петру I, но тот на сговор не пошел. Екатерина согласилась.
Польский пирог партнеры делили трижды, словно на рынке торгуясь между собой, тасуя, как карты, города и поселки. Себя не обделили, обделили поляков. Русские спустя века возвратили себе почти все, что когда-то им принадлежало, но, как верно отмечают историки, при этом Екатерина открыла ящик Пандоры: раздел Польши укрепил Пруссию.
Не обошлось и без моральных издержек. Воссоединение с Западной Русью являлось (в понимании русских) делом нужным и справедливым. А вот способ достижения этой цели – циничный раздел Польши – даже русские в большинстве своем признавали нечистоплотным. К тому же в ходе торга Екатерине пришлось многим поступиться. Часть Западной Руси (Галиция) отошла к немцам.
