Сменивший Пестеля в руководстве Южным обществом Сергей Муравьев-Апостол, наоборот, считал, что проще начать вдалеке от столичной власти, выбрав лишь удобный для этого момент. Он и его сторонники утверждали, что «первая масса, которая восстанет, увлечет за собою прочие и что посланные войска против нас к нам же и присоединятся». Русский подполковник, ссылаясь на пример испанского подполковника, убеждал, что «революция будет сделана военная… без малейшего кровопролития».
Дальнейшие события сложились так, что декабристам удалось опробовать обе модели. Причем в одинаковой степени неудачно. «Северяне», выйдя 14 декабря на Сенатскую площадь, не решились предпринять никаких активных действий, ограничившись своего рода манифестацией. А когда обескураженная власть совладала со своими нервами, мятежники без особых проблем были сметены картечью.
«Южане», действовавшие более решительно, даже предприняли попытку военного похода на Киев, но и их очень скоро разбили верные правительству войска.
О противостоянии на Сенатской площади известно намного больше, чем о южном бунте. Что и понятно: на фоне громкой канонады в центре столицы неразборчивое эхо стрельбы в далекой южной провинции было едва расслышано, а потому большинству современников и потомков представлялось менее важным.
Между тем именно «испанский» бунт, а не манифестация на Сенатской площади дает представление о том, что стало бы со страной, если бы декабристам повезло чуть больше. Ибо о манифестантах-«северянах» (в отсутствие реальных дел) можно судить, опираясь лишь на их слова и планы, в то время как о «южанах» можно говорить конкретнее, анализируя их действия и полученные результаты.
Южную эпопею можно условно разделить на два периода: подготовительный – «пестелевский» и заключительный – «муравьевский». И там, и тут легко увидеть грехи и пороки, которые будут присущи (хотя уже в несравнимо больших масштабах) грядущим поколениям русских революционеров.
О радикальных идеях предтечи русского социализма Павла Пестеля речь уже шла, но не менее радикальными являлись и его методы, вызывавшие у многих декабристов точно такое же отторжение, как и «Русская правда». Декабрист князь Трубецкой писал: «Образ действий Пестеля возбуждал не любовь к отечеству, но страсти, с нею несовместимые».
За этими словами кроется не только раздражение, вызванное диктаторскими замашками Пестеля, но и нечто большее: в ходе следствия «директора» Южного общества уличили как в политических, так и в уголовных преступлениях, в частности в шантаже и казнокрадстве. Он стал первым из отечественных революционеров, кто, избавившись от сомнений, твердо решил, что цель оправдывает средства.
Как замечает историк Оксана Киянская, Пестель, в силу служебных обязанностей участвовавший в расследовании фактов коррупции в армии, полученные доказательства от начальства предпочитал скрывать, чтобы использовать их для шантажа. Выяснено, например, что Пестель держал на крючке командира 7-го пехотного корпуса генерал-лейтенанта Рудзевича. Киянская пишет:
Письма Рудзевича, полные откровенных признаний, [Пестель] хранил тщательно, не уничтожив их даже перед арестом. Письма эти могли стать страшным оружием против генерала – в том, конечно, случае, если бы Рудзевич в решающий момент отказался помогать заговорщикам.
Не менее впечатляют и документы, касающиеся казнокрадства. Вопрос о том, из каких источников финансировать свое движение, декабристы обсуждали неоднократно. Михаил Орлов предлагал, например, заняться изготовлением фальшивых денег, но эту идею большинство с возмущением отвергло. Бестужев-Рюмин подал идею использовать полковые кассы, на что другой декабрист, Тизенгаузен, командир Полтавского полка, заявил, что готов пожертвовать для освобождения отечества даже платьями жены, но казнокрадом не станет.
Пестель в подобных дискуссиях не участвовал, предпочитая действовать. Сын бывшего сибирского генерал-губернатора оплачивал революционную работу за счет средств, выделенных казной на пошив «летних и зимних панталон» для нижних чинов Вятского полка, которым Павел Пестель командовал. Ревизия, проведенная в полку после ареста начальника, установила недостачу в огромную по тем временам сумму – 60 тысяч рублей ассигнациями.
Сергей Муравьев-Апостол славился среди товарищей своим твердым «древнеримским характером», благородством и моральной чистоплотностью. Представить себе, чтобы Муравьев-Апостол занимался махинациями с солдатскими панталонами, просто невозможно.
Пестель прославился в армии как любитель солдатской муштры и палочной расправы. Муравьев-Апостол своих солдат искренне любил, а при виде экзекуций, несмотря на славное боевое прошлое, по свидетельству очевидцев, нередко падал в обморок.
Тем не менее сама логика политической драки, в которую ввязался подполковник Черниговского пехотного полка, расквартированного тогда в маленьком украинском городке Василькове, заставила и его идти на компромисс с совестью. Причем высокие моральные принципы пришлось приспосабливать к «революционной целесообразности», как и Пестелю, задолго до мятежа, например, налаживая связи с солдатской массой.
Посредниками между лидерами декабристов и солдатами нередко служили бывшие офицеры, разжалованные в рядовые. В годы правления Александра I подобная форма наказания применялась часто, а потому почти в каждом полку среди солдат можно было найти бывших офицеров. В отличие от последующих времен, когда офицерского звания нередко лишали за вольнодумство, при Александре Павловиче таким способом наказывали отнюдь не за политику. Стандартный набор провинностей в этом случае составляли растраты казенного имущества, пьяные драки, оскорбление начальства и невыполнение приказов.
Для гвардейской элиты, к которой принадлежал Муравьев-Апостол, это был, конечно, второсортный, не лучший по качеству, зато очень удобный в работе материал: все это были люди обиженные на власть и готовые рискнуть головой, чтобы изменить свою судьбу. Как установило следствие, почти все разжалованные офицеры Черниговского полка числились среди друзей подполковника. Очевидно, что неожиданное сближение с разжалованными офицерами Муравьева-Апостола, известного своей замкнутостью и особой щепетильностью в выборе друзей, строилось не на сочувствии к товарищам, а на революционном расчете.
Вспыхнувший мятеж сразу же поставил перед «русским Риего» целый ряд несравнимо более сложных моральных задач, справиться с которыми он не смог. Бунт начался с безобразной сцены избиения полкового командира Густава Гебеля, когда тот, выполняя полученный приказ, попытался задержать братьев Сергея и Матвея Муравьевых. Под стражей братья находились недолго: их без особых проблем тут же освободила группа верных им офицеров.
Ситуацию в полку арест тем не менее взорвал. «Освободители», хотя им и не оказали никакого сопротивления, начали жестоко избивать своего полкового командира. Четверо вооруженных штыками мужчин долго и беспощадно били одного безоружного. Как показывают свидетели, к ним, выскочив в окно, присоединился и разгоряченный начавшимися «революционными событиями» Сергей Муравьев-Апостол.
