Излагая официальный взгляд на очередной балканский кризис, «Правительственный вестник» в то время писал:
Важные политические события, совершающиеся ныне на Балканском полуострове, застали Россию не одну, а в союзе с двумя державами, одинаково с нею одушевленными желанием сохранить и упрочить европейский мир.
Это было ошибочное заявление. На самом деле Пруссия и Австрия отнюдь не горели желанием сохранить мир. Новый балканский кризис их устраивал и сулил немалые дивиденды. В этом тройственном союзе только на поверхности царили тишина и покой, зато на самом дне подводных течений хватало с избытком: австрийцы и пруссаки вместе играли против России, а параллельно с первой интригой Бисмарк вел вторую, сугубо индивидуальную антирусскую игру, используя здесь австрийцев уже втемную.
Пока Россия пыталась найти выход из балканского тупика, Вена втайне от Петербурга договорилась с Берлином о том, что так или иначе итогом кризиса должно стать присоединение к Австрии территорий Боснии и Герцеговины. К этой давней мечте императора Франца Иосифа Бисмарк отнесся с пониманием, поскольку считал, что Вена заслуживает компенсации, раз уж Пруссия потеснила ее в Германском союзе на задний план.
Именно поэтому австрийцев и пруссаков не устраивал ни вариант примирения в Боснии и Герцеговине, чего хотела бы Турция, ни вариант обретения этими территориями независимости, что полностью устраивало Россию. Дипломатическая игра, которую вели в этот период Вена и Берлин, не имела ничего общего с политикой Петербурга. Союзники подыгрывали русским везде, где это отвечало их собственным интересам, и чинили препятствия там, где действия Петербурга могли поставить под угрозу реализацию мечты Франца Иосифа.
Русская дипломатия, не имевшая представления о сговоре, между тем не раз ломала голову над, казалось бы, не вполне логичными маневрами своих партнеров. В оправдание чрезмерной доверчивости России в этот период следует признать, что, торпедируя усилия русского МИДа, союзники (они же заговорщики) действовали необычайно изобретательно. Когда Горчаков заявил, что, с его точки зрения, целью дипломатического вмешательства Европы должно стать постепенное образование из христианских областей Оттоманской империи вассальных, но автономных княжеств с номинальным подчинением султану, на это сразу же последовало резкое возражение австрийцев. Вена заявила, что выступает против автономии, особенно в Боснии и Герцеговине, поскольку это приведет не к миру, а к увековечению борьбы между местными христианами и мусульманами.
Как образно высказался от имени Австрии граф Андраши, «христиане и мусульмане будут драться, как два льва, до тех пор, пока от каждого не останется лишь по хвосту». Распознать, где здесь скрывается подвох, для непосвященного в тайные дела было, конечно, трудно. Озабоченность австрийцев выглядела весьма правдоподобно.
Еще труднее было предположить, что Бисмарк, обеспокоенный русско-австрийским договором о «совместной линии поведения», начнет обманывать сразу и Вену, и Петербург, сталкивая их лбами. Вот как эту историю передает Сергей Татищев:
Считая состоявшийся между Россией и Австро-Венгрией уговор неодолимым препятствием к осуществлению заветного своего замысла: примирив Австро-Венгрию с Германией, приковать ее к ней и подчинить своему политическому руководству, – князь Бисмарк решился расстроить в зародыше австро-русское соглашение. С этой целью он не поколебался доверительно сообщить графу Андраши, что венскому двору следует остерегаться России, таящей самые черные и коварные замыслы против своей юго-западной соседки; что… русский император… запросил Бисмарка, останется ли Германия нейтральной в случае войны между Россией и Австрией… Вследствие категорического отказа император Александр решил войска, собранные в Бессарабии для нападения на Австрию и вторжения в Восточную Галицию, обратить против Турции, а с Австрией вступить в доверительные переговоры; что, таким образом, только отказу Германии вступить в заговор с Россией против Австрии последняя обязана своим спасением.
Правда, о хитроумной игре Бисмарка стало известно лишь после смерти Александра II, сначала из обнародованного в 1889 году донесения французского посла при германском дворе, а затем и из мемуаров самого прусского затейника.
Что же касается деятельности не подпольной, а явной, то не было в этот период на Западе политика более лояльного по отношению к России, чем Бисмарк. Беседуя с русскими дипломатами, канцлер удивлялся:
Ну зачем вы все время при обсуждении своих разногласий с Турцией ссылаетесь на Европу, ставя, таким образом, свои интересы в зависимость от чужого мнения. Когда Англия и Франция говорят сообща, то под именем Европы разумеют самих себя и как бы забывают о существовании других держав. Я знаю Россию, знаю Англию, знаю ту державу, к которой обращаюсь, но решительно не знаю того, что любят обозначать неясным термином – Европа.
Иначе как подстрекательством к войне тогдашние разговоры Бисмарка с русскими дипломатами назвать невозможно. Когда в конце декабря 1876 года Порта отвергла предложения международной конференции решить балканскую проблему компромиссом, Бисмарк произнес перед русским послом горячую речь, призывая Петербург немедленно вступить в войну:
Россия должна действовать. Нельзя допустить, чтобы сказали, что она отступила перед турками. Это будет стоить человеческих жертв. Я первый скорблю о том. Причинит это вам и материальные потери, но они поправимы… Что будет, если Россия не извлечет меча? Это отразится на внутреннем положении, потому что вопрос касается народной чести и страна дорожит и имеет полное право дорожить законными своими преданиями. Она, конечно, примет всякое решение императора. В первый месяц его еще не будут осуждать, но вскоре… это вызовет внутри страны положение беспокойное… Державы материка не могут вас стеснить. Со времени вашей сделки за вас стоит Австрия, а также и Германия… То же и Италия. Франция не должна внушать вам опасений. Даже Англия не выкажет вам враждебности ввиду такого поведения континентальных держав. При этих условиях она, по всей вероятности, вмешается лишь в случае, если вы злоупотребите победой. Я, быть может, напрасно повторяю вам все это. Лучше бы мне молчать. Но так говорил бы я императору, вашему августейшему государю, если бы был русским.
В другом разговоре с русскими дипломатами канцлер заявил, что повторение австрийской измены в последней восточной войне представляется совершенно невозможным, доколе он, Бисмарк, находится у власти. Наконец, когда русские заговорили о финансовых трудностях, которые вызовет война, Бисмарк решительно заверил, что, «поскольку состояние русского бюджета и кредита России вполне удовлетворительны», у нее нет повода сомневаться в возможности получения внешнего займа. «Банкир Блейхредер, – услужливо предложил канцлер, – берется поместить в Германии русский заем в 100 миллионов металлических рублей».
Русские ура-патриоты, страстно рвавшиеся тогда в бой с турками, готовы были подписаться под каждым словом Бисмарка. Отправляясь умирать за «братьев-славян», они не подозревали, что в результате отдадут свою жизнь не столько за сербов и болгар, сколько за прусско-австрийские интересы.
