В Берлинском трактате прежде всего поражает то, что он словно создан не для обеспечения всеобщего мира, а с целью перессорить все великие и даже многие мелкие европейские державы… Ни одна из заинтересованных сторон не вернулась с конгресса… без нового зародыша ненависти и конфликта.
Вывод верен лишь отчасти: довольные все же были. В первую очередь это Бисмарк, серьезно укрепивший авторитет Германии, и, конечно, австрийцы, значительно расширившие пределы своей империи. За счет турок. Да еще русскими руками. Россия уже в который раз наступила на австрийские и немецкие грабли.
Один из главных героев очередной восточной войны генерал Михаил Скобелев, подводя ее итоги, с горечью заметил, что Россия – это единственная страна в мире, позволяющая себе роскошь воевать из чувства сострадания. Балканские славяне слов генерала по достоинству не оценили. Во многих балканских странах тогда говорили о том, что русские могли бы сделать для братьев гораздо больше.
Между тем сама Россия обогатилась новыми вдовами и калеками. Пытаясь оправдаться, власть в своем «Правительственном вестнике» втолковывала подданным: «Русский народ подчинил свои права победителя высшим интересам общего мира».
Объяснение звучало не очень убедительно, поскольку лучше всего мир укрепляет само отсутствие войны. Горчаков вспоминал:
Когда я вернулся из Берлина, в записке, поданной государю императору, я написал так: «Берлинский трактат есть самая черная страница в моей служебной карьере». Государь Император изволил приписать: «И в моей также».
Россия и США. Естественная связь противоестественных партнеров
Двадцатый век с его «холодной войной» и вновь обострившаяся ситуация в связи с событиями на Украине заметно влияют на сознание современников, поэтому им трудно представить, что были времена, когда Россию и США связывали не просто партнерские, но даже дружеские отношения.
Тем более сложно поверить во взаимные симпатии, учитывая, насколько разными тогда были партнеры – русский царизм и американская демократия. И все же между Петербургом и Вашингтоном действительно долгое время существовали и дружба, и взаимовыручка, а сам этот странный союз воды и пламени оба правительства-антипода считали вполне естественным.
Дружба России и США покоилась на прочном фундаменте: у русских и американцев в те времена не имелось никаких неразрешимых противоречий, зато был один и тот же опасный соперник в лице Великобритании. Как географически, так и политически американцы и русские шли по жизни навстречу друг другу, а встретившись, поняли, что могут не без выгоды дружить как «за самих себя», так и «против» Лондона.
Джордж Миффлин Даллас, американский посланник в Петербурге, так передает в мемуарах сцену своего прощального разговора с Николаем I:
Император перешел к нашим политическим отношениям.
– Я счастлив, – заметил он, – убедившись, что между Россией и Соединенными Штатами существуют и могут существовать лишь отношения самого дружеского характера. Надеюсь, что и вы уезжаете в той же самой уверенности.
– Внимательно приглядываясь к этому вопросу, – отвечал я, – я пришел к убеждению, что важнейшие интересы нашего народа как великой нации вполне совпадают с интересами России.
– Не только наши интересы совпадают, – горячо подтвердил государь, – но и враги у нас одни и те же!
Если говорить о географии, то немаловажно подчеркнуть, что встреча русских и американцев на Аляске произошла в тот момент, когда волна русского проникновения на Восток практически иссякла. Россия была озабочена уже не тем, чтобы присоединить новые земли, а тем, как бы освоить и надежно защитить то, что ей и так уже принадлежало. Естественной границей для русской колонизационной волны стал Дальний Восток. До американского берега долетели на самом деле лишь брызги от этой волны: к моменту знаменитой продажи Аляски русских там жило всего 800 человек, а Российско-американская компания с трудом сводила концы с концами, настойчиво требуя от государства дотаций и всевозможной помощи.
Русский отлив на Аляске встретился с могучим американским приливом, которому и уступил легко, без всякого сопротивления и ущерба для собственного достоинства, а наоборот, даже с некоторой на тот момент выгодой.
Знаменитая доктрина Монро, столь негативно воспринимавшаяся позже в Советском Союзе (прежде всего как свидетельство американского экспансионизма в Латинской Америке), в царской России, напротив, встречала сочувствие. Я уже писал о том, как позитивно отзывались о ней русские славянофилы, обосновывающие, в частности, и с помощью этой доктрины справедливость своих собственных идей панславизма. Но и без этого в Петербурге тогда с пониманием относились к идеям господина Монро. Не очень высоко ценя русскую Аляску, многие политики в Петербурге тогда полагали, что точно так же, как Россия расширяла свои территории за счет освоения просторов Сибири и Дальнего Востока, США могут позволить себе двигать американскую границу на север до естественных пределов, начертанных береговой линией.
Если на Западе (особенно это было модно в период «холодной войны» ХХ века) доктрину Монро чаще всего трактовали как энергичный ответ русским, поскольку формально отправной точкой доктрины послужил указ императора Александра I о границах российских владений на Американском континенте, то сам Петербург в момент появления доктрины не усматривал в ней ничего враждебного. Русские видели в доктрине лишь антианглийский подтекст.
Парадокса здесь нет. Латинская Америка царскую Россию, в отличие от СССР, волновала мало, а что касается продвижения США на север, то здесь американцы встречались прежде всего не с русскими, а как раз с англичанами, которых рассматривали в качестве потенциального противника. Так же воспринимала англичан и Россия. К тому же само появление русских на американском берегу было продиктовано не столько политическими, сколько коммерческими, или, еще точнее, промысловыми мотивами. Как верно подмечают многие исследователи, на американский берег русских заставил шагнуть мех морского бобра. В то время как испанцы и американцы, осваивая континент, обустраивались навсегда, старясь выбрать для своих городов наиболее подходящие для жизни места с пригодной для посевов плодородной почвой и пастбищами, русские поселения в Америке являлись, как правило, лишь промысловыми поселками. Русские селились там, где лучше охотиться и рыбачить, а не жить. Чем меньше становилось в районе меха, тем меньше шансов на выживание имели промысловые поселки. В том числе и поэтому Русская Америка оказалась столь слабозаселенной и в конечном счете столь неконкурентоспособной.
Принципиальный подход к своим русским владениям в Америке власть в Петербурге определила еще во времена Екатерины II. И это был подход не политический, а прагматично-коммерческий. Когда один из основателей Русской Америки Григорий Шелихов ходатайствовал перед императрицей о выделении ссуды на 20 лет без процентов, Екатерина не без язвительности ответила:
Подобный заем похож на предложение того, который слона хотел выучить говорить через тридцатилетний срок и, быв вопрошаем, на что такой долгий срок, сказал: «Либо слон умрет, либо я, либо тот, который мне дает деньги на учение слона».
